Екатерина Шитова - Моя несчастливая счастливая жизнь

– Ну что за девки! Чертовки сущие, – причитала она, подставив под струю холодной воды, сильно отдающую хлоркой, махровое полотенце. Она обтерла им мое распухшее лицо. В этот момент я мечтала только о том, чтобы тетя Глаша забрала меня отсюда к себе домой. Прямо сейчас.

Я знала, что она живет в деревянном бараке на окраине города, с тремя старыми незамужними сестрами и десятком тощих кошек. Я знала, что они живут очень бедно и убого. Но мне было все равно. Любое место я бы хотела называть своим домом, но только не интернат.

– Ты бы поменьше попадалась к ним на глаза. Мальчишки реже дерутся, чем они. Вот ведь, не повезло тебе, горемычной, попасть в такую компанию. Как и помочь-то тебе, не знаю.

Конечно же, она не взяла меня к себе. Даже и не думала об этом. Но на протяжении следующих пяти лет она была единственным человеком из персонала, кто сострадал мне в моих бедах. За это я любила её, отдавала для ее сестер свое печенье с полдника. Мы часто любим людей только за то, что они к нам хорошо относятся.

Нинель Моисеевна не придавала дракам большого значения. У неё были проблемы поважнее. Она отчитала всю нашу спальню, умело выставив меня виноватой в конфликте.

– Если ты и дальше будешь замыкаться в себе, то у тебя постоянно будут подобные проблемы с коллективом.

Ночами я плохо спала, а днём меня преследовали видения. Тени ходили за мной по пятам, я чувствовала их, но в глубине души радовалась этому: мне казалось, что с ними я не так одинока. Что это были за тени, я не знала. Мне хотелось, чтобы это был отец.

Иногда со мной случались обмороки. Никто не обращал на них внимания, списывали на нервное перенапряжение, давали успокоительное, которое я клала за щеку, а потом выплевывала в унитаз. Мне даже нравились эти тени. Они помогали сохранить внутренний мир, правда, не спасали от мира внешнего…

– А давайте ночью Рыжую зубной пастой измажем? – и по комнате разнеслось злобное хихиканье.

Они были отвратительны. Мерзкие, бессовестные, малолетние стервы. Иначе не сказать. Цвет моих волос, отцовское “золото”, не давал им покоя ни днем, ни ночью.

Их раздражала моя внешность, моя замкнутость и отчужденность, моя манера общения. Я не боялась их, и это проявлялось во всем, даже в интонации голоса.

Поняв, что каждое мое слово оценивается, как неверное и оскорбительное, я стала стараться не вступать с ними в диалог, молчала, как рыба, даже тогда, когда они обращались ко мне.

Тогда они стали называть меня “умственно отсталой”. Поначалу я велась, как дура, на каждое оскорбление. Невозможно не реагировать, когда тебя впервые в жизни обзывают тварью или тупой свиньей. А когда они оскорбляли мою погибшую семью, у меня совсем срывало крышу.

Пусть я постоянно оказывалась проигравшей в этих неравных драках, но и им тоже здорово попадало: мне тоже удавалось разбить губу или выдрать клок волос кому-то из них, пока они не налетали на меня всей стаей, как злобные вороны.

То, что мое лицо часто напоминало синяк – этого, как будто, никто не видел. Или не хотел видеть. “Социально-сложная” – так называла меня Нинель Моисеевна.

У воспитателей и воспитанников в интернате был общий, давным-давно устоявшийся и слаженный внутренний мирок, со своими законами и правилами. Всем казалось, что я эти правила не соблюдаю. Так и было на самом деле. Я не хотела и не собиралась жить по их правилам. И в этом была причина постоянных жестоких нападок. Меня силой заставляли подчиняться. Но так и не заставили.

В интернате был кружок ИЗО. Его вела пожилая женщина, которая, на мой взгляд, не умела рисовать совсем. Мой отец был талантливым художником, поэтому я знаю, о чем говорю. После двух неудачных занятий, каждое из которых закончилось ссорой с преподавательницей, я перестала ходить на них.

– Лора, ну почему ты приносишь столько проблем? Ведь можно вести себя спокойней: и со своими соседками по комнате, которые тоже постоянно жалуются на тебя, и с учителями! Тебе всего четырнадцать! Ты должна уважать взрослых людей, которые стараются тебе помочь.

– Я тоже старалась помочь Людмиле Леонидовне. Ее проблема в том, что она знает о живописи не больше, чем уборщица тетя Глаша.

– Не дерзи, Лора!

Я замолчала и стала смотреть в стену за спиной Нинель Моисеевны. “Почему я не погибла вместе со своими? С теми, кто меня понимал,” – эти мысли преследовали меня. Мне казалось несправедливым то, что весь мой мир разрушился, все любимые умерли, а я осталась живая и никому не нужная.