Олег Белоусов - Я знавал жизнь таковой…

– Встань на колени и на локти. – Зоя послушно встала на четвереньки, и Бурцев легко вошёл в неё сзади. Голова женщины, перевязанная полотенцем, сотрясалась от резких и мощных толчков Бурцева. Зоя беспрестанно стонала. Она то опускала голову вниз, то поднимала вверх, и в эти моменты Бурцев отчётливо видел слабую и едва различимую тень ямочки по центру её тонкой шеи. Из телевизора слышалась негромкая музыка, а свет от черно-белого экрана освещал полуподвал, как в лунную ночь. Бурцев осторожно подтянул к себе рядом лежащий халат и без труда вынул из него пистолет. Теперь оставалось только дождаться развязки. Он взял оружие в правую руку, а ладонь левой руки, растопырив пальцы, медленно повёл по позвоночнику женщины вверх к её голове. Дойдя до шеи, он упёрся кончиком среднего пальца в затылочную кость. Прямо под средним пальцем он ощутил углубление. Обрубленные на гильотине в лагере фаланги на мизинце и на безымянном пальце на фоне невредимого среднего пальца казались подогнутыми внутрь ладони.

– Ямочка… – прошептал Бурцев.

– Ещё… Ещё…

– Что?.. – удивлённо переспросил Бурцев и услышал громкое требование:

– Ещё! Ещё! Прошу тебя, не останавливайся! – уже кричала нетерпеливо хмельная Зоя.

Из-за этой просьбы Бурцев вдруг тотчас почувствовал, что сперма хлынула из него. Он захрипел и быстро убрал левую руку с шеи жертвы, затем направил дуло пистолета в намеченное место. Долю секунды Валерий держал неподвижно вытянутую руку с оружием, затем резко, словно с радостью, спустил курок. В небольшом полуподвальном помещении раздался невероятной громкости выстрел! В ушах Бурцева слышался несмолкаемый писк от травмированных перепонок. Валерий буквально оглох. После выстрела он ощутил, что его крайняя плоть на какое-то мгновение плотно обжата предсмертными судорогами Зои, а спустя миг, погибшая женщина обмякла и медленно завалилась с коленей на правый бок. Бурцев увидел, что полотенце, повязанное на глаза пленницы, пробито по центру и всё в крови. На матрасе в том месте, где лежала её голова, медленно разрасталось кровавое пятно. Валерий сел в ногах погибшей женщины и, обхватив колени замком рук, склонил голову, и тут же выронил пистолет. Бурцев продолжал слышать непрерывный писк в ушах и чувствовать смесь новых запахов из пороховых газов, свежей крови и обильной спермы, что сейчас стекала по ягодицам погибшей жертвы на матрас, поблескивая на свету экрана телевизора. Валерия потрясло не само убийство, которое он совершил и которое обдумывал, и готовил в течение суток, а то ощущение, что он испытал, когда в момент оргазма пристрелил уже неинтересную партнёршу. Бурцев после полового акта не любил женщин. Женщина после соития всегда казалась ему отвратительной. Это чувство он впервые испытал, когда в четырнадцать лет с друзьями мальчишками имел первый сексуальный контакт со спящей пьяной женщиной летом в парке отдыха, которую какой-то пьяный молодой парень после близости бросил одну на покрывале с недоеденной закуской и с пустой бутылкой из-под водки. После того группового полового акта в компании друзей все следующие женщины в жизни Бурцева после любви казались ему мерзкими, как та первая падшая женщина, потерявшая рассудок от излишне выпитой водки. С тех пор ему все время после любви хотелось, чтобы очередная подруга его оставила и ушла, но в реальной жизни этого никогда не происходило. Валерий был вынужден терпеть уже нежеланную партнёршу в одной постели, делая вид, что она ему приятна. Сейчас использованная женщина была мертва, и Валерий, казалось, был первый раз доволен тем, что нет надобности притворяться, и обнимать неприятное тело. Невероятное новое ощущение он испытал после выстрела. Женское нутро, перед тем как окончательно лишиться жизненных сил, судорожно на какую-то долю секунды будто уменьшилось и обжало его детородный орган. Бурцев предположил, что он испытал то, чего, возможно, не ведал ни один из ныне живущих мужчин. Теперь Бурцев стал понимать, почему нацисты в концлагерях практиковали убийство женщин в момент у себя оргазма, как рассказывал ему когда-то в колонии арестант из Ленинграда. Эти обычные, вполне обыкновенные люди, что служили охранниками в немецких концлагерях, из-за безнаказанности приучили себя к изуверскому, но сладостному удовольствию и превратились в болезненно зависимых мужчин от острых любовных утех со смертью, что теперь открыл для себя и он.

В таком положении Бурцев просидел в тишине минут десять, потом поднялся, включил свет и выдернул за шнур вилку телевизора из розетки. Валерий взял с пола недопитую бутылку коньяка, придвинул к себе пустую чашку, из который Зоя совсем недавно пила чай, и вылил в неё всю оставшуюся жидкость. В три глотка Валерий выпил все до дна, а через минуту перешагнул Зою и пошёл наверх. В комнате, не включая свет, Бурцев опять, как совсем недавно, подошёл к окну. На улице ничего не изменилось – царила прежняя безмятежность. «Почему я ничего не чувствую?.. Коньяк меня пьянит по-особенному. Я не чувствую, что совершил что-то страшное или ужасное… Как это оказывается просто – убить человека… Надо пойти и похоронить её без суеты. Почему я не ощущаю никакой опасности или угрозы? Почему мне безразлично, что со мной теперь может случиться? Почему я больше волновался и переживал до выстрела?» – спрашивал себя Бурцев и не находил объяснения тому спокойствию, которое овладело им после совершённой казни. Медленно Бурцев вернулся к буфету, не опасаясь случайных глаз с улицы из-за высокого забора, включил свет и нашёл в выдвижном ящике шкафа половину парафиновой свечи. Затем там же Валерий взял коробку спичек, а с витрины буфета достал большой фаянсовый бокал. В саду ничего не было видно на два шага впереди. По памяти Бурцев пошёл в сторону выкопанной ямы и, предполагая, что подходит близко, чиркнул спичку. Ветер чуть было не задул огонёк, но Валерий присел, прикрывая спиной от ветра маленькое пламя. Бурцев поставил свечу в бокал, а бокал установил у изголовья могилы. Свеча в бокале была прикрыта от ветра кучей земли и поэтому горела хорошо. «Надо сходить в дровяник и взять несколько хороших досок, что остались у отца, и выложить в могиле пол. Нужно, чтобы она не мёрзла…» – неожиданно, как умалишённый, решил Бурцев, вспомнив, как днём ему показалось холодно в могиле. Вернувшись к дому, он оглянулся и увидел мерцающий свет от свечи за буграми могильной земли. Теперь Бурцев легко мог видеть во тьме, куда именно нести тело. В дровянике Валерий включил свет и взял в углу стоящие обрезные доски «сороковки». По очереди приставляя их к себе, Валерий огрызком химического карандаша делал пометки чуть ниже своего подбородка, прежде задумчиво слюнявя кончик карандаша по центру облизанных губ, как это делал когда-то отец. Затем Валерий клал доски на козлы и отпиливал лучковой пилой лишнее. Без спешки он перетаскал готовые доски к могиле, словно делал обычное богоугодное дело. Бурцев никого и ничего не опасался. Он словно знал наперёд, что никто и ничто ему не помешает все исполнить надлежащим образом.