Алексей Труцин - Смат

– Ладно, мы же не на кухне, чтобы за политику пиздеть. Одноногий, я хотел у тебя твой оставшийся мешок забрать. Ром, ты же на тачке? – неожиданно для всех прохрипел я и разрядил обстановку новой неожиданной для всех темой.

– Ну да, – неловко ответил каратист. – Но я объюзанный.

– Поможешь мне дотащить? В смысле, везти сможешь?

– Попробую, хуле. Не впервой.

– Я с радостью, Тём. А предки твои что скажут? – спросил Одноногий.

– Да им похуй на меня.

– Ну, – Одноногий снова переглянулся с Ежом. Гнев и эскалация конфликта между ними сменились на легкое и ироничное молчаливое взаимопонимание. Все резко забыли про разногласия после моего вброса. – Братик, смотри, эти объемы уже посерьезнее стаканов.

– Да не парься, кто вздумает ко мне домой лезть?

– А ты, я смотрю, осмелел, – сказал Ёж. – Так тебя за этот год поменяло, пиздец просто, даже внешне. Таким жирным раньше был, стремным, ебнуться.

– Жирным? Ебать, так ты тот самый жирный пацанчик, что захаживал? Еба-а-а-ть, это ты? – удивлялся каратист.

– Пиздец, ты, – засмеялся Одноногий над каратистом. – Ладно, Тём, поехали тогда, да? Сейчас же заберешь, или еще посидим?

– Не, погнали, – с нетерпением произнес я. – Ром, готов?

– Я в ахуе, если честно. Ладно, че, по коням.

Мы съездили сначала домой к Одноногому, забрали мешок, я расплатился с ним и отвез товар к себе домой. Родителей, к счастью, не было, так что не пришлось выдумывать оправдания для их возможных подозрений. После того, как я забрал траву, тусоваться с мужиками мне больше не хотелось.

Я сидел дома и думал о Лизе. Где она сейчас? С кем? Головой я понимал, что она мне не подходит, но так сложно уходить от старых отражений твоей любви. Это некий абсолют текущего состояния развития, хоть ты порой и отказываешься это принимать на веру. Ты отрицаешь не отражение, а текущего себя, жалкого, далекого от идеального себя в твоей же фантазии. Это как с критиками, которые аморфными и абстрактными образами судят твои попытки приблизиться к совершенству. Сами же наверняка, в свою очередь, еще дальше от твоих же попыток в том числе. В голове легко представить идеал, а вот отразить его в искусстве или жизни куда сложнее. Если человек по-настоящему выше тебя, он никогда не скажет, что ты жалок, будь уверен. Он просто будет тебя не замечать. Люди платят, чтобы те, кто сильнее них, указали им на ошибки, а дежурные критиканы – просто злые собаки. Нужно иногда вспоминать, что, когда проходишь мимо животного, которое лает, при этом просто его игнорируя, – это вгоняет тварь в оцепенение и ступор.

Я стал настоящим торговцем травки, клиентов у меня было пока достаточно, стаффа тоже, хоть и не лучшего качества, но всем было наплевать. Ребята со старой работы были не настолько искушенными в этом вопросе. Многие из них до этого мне казались ну прямо святыми, но, как правило, самые больше грешники и оказываются приверженцами разного рода святынь. Так они тушат свою совесть.

Очкарик, можно сказать, стал моим первым постоянным сотрудником, который помогал распространять товар дальше, расширяя сеть сбыта среди игроков онлайновой игры, в которой он просиживал в свободное от работы в баре время. На то, чтобы продать мешок, у меня ушел месяц, и я заработал столько же денег, сколько заработал бы за месяц в баре.

Мы встретились с Одноногим на Багратионовской около его дома, и я делился с ним своими новыми свершениями.

– Блин, чувак, я, правда, очень удивлен – так быстро раскидать мешок, – Одноногий был явно шокирован. – Ну, если хочешь двигаться со мной дальше, я могу взять еще столько же, но нормального качества. Вот только цена будет в два раза выше, потянешь?

– Потяну, это же всего лишь инвестиция.

– Блять, ты мне нравишься, мальчик! Ты мне очень нравишься. Знаешь, что мне нравится в тебе больше всего? Ты скромный. Мне нравится, что ты никогда не пиздишь. Хотя, знаешь, жизнь становится очень скучной, если все вокруг перестают пиздеть.

– Как знать, братан. Смотри, мне понадобится еще и мешок той, тульской, плохого качества, сможешь достать?

– Могу, а смысл? Хочешь барахтаться в мелочи?

– Ну, буду на выбор торговать.

– Ладно, достану, – недоумевал Одноногий. – Не вопрос.

Никогда не пиздишь – как же. Спустя неделю я забрал у Одноногого два новых мешка: более качественного сорта и того же самого, плохого, и отвез домой. Родителям сказал, что это старая одежда друга, и что он собирается ее отнести в приют. Помню, как меня тогда мучила совесть за эту ложь, но она была как раз такой, чтобы предки потом не докопались и не стали ничего проверять. Разве можно было лгать в таких вещах?