Алексей Ахматов - Дело труба

Господи, как бесит меня эта человеческая несамодостаточность. Ну ладно, надо дышать постоянно. Это я еще могу понять. Курить нужно регулярно. Мозг никотин должен всасывать. Понимаю. Я могу смириться с тем, что человеку время от времени необходимо есть. Желудочный сок, выделяясь, создает ощущение голода… и так далее. Но, чтобы ему постоянно нужен был какой-то другой, посторонний, чужой человек… вот этого мне не понять никогда. В чем тут изюминка? Что делать-то с ним? Общаться? То есть узнавать новую для себя информацию? Как бы не так. Я для этого лучше бы с академиком Панченко посидел за бутылкой. Голова, царствие ему небесное, был. Мне нечего узнавать от Светки моей. Но мне нужно спросить у нее, как она. И нужно услышать: «Ничего, спасибо». Нужно гораздо в большей степени, чем узнать, где находится могила Александра Македонского. А почему? Что я, и без ее ответа не знаю, что ей «ничего»? Но, Господи, как мне это ее «ничего» нужно услышать. Без этого я сам «ничего». То есть совсем ничего. Полное ничего.

А как же я раньше жил, до нее? Нормально жил. Спокойно. И не нужна была мне она. Что же произошло, в конце концов? Я ведь на нее и внимания-то почти не обращал. Или так притягательно мне показалось то, что она сама от меня забалдела? Это как у Шекспира:

Она его за муки полюбила,

А он ее за состраданье к ним.

Не знаю. Но это же смешно, в конце концов. Подумаешь, эка невидаль – баба от домашнего затворничества испытала ко мне небывалый приток нежности. Нет, так думать почему-то не хочется. И что теперь делать? Жить воспоминаниями трех наших встреч? А, собственно, что у нас есть, кроме наших воспоминаний? Всякое действо, происходящее с нами, мгновенно становится достоянием памяти. Настолько мгновенно, что мы не в состоянии вычленить его из общего процесса. Можно даже сказать, что мы вообще не живем, ибо тот миг, который мы проживаем, неуловимо мал. Мы существуем только памятью. Только на площади памяти происходят все мыслительные процессы. Тогда какая разница, целовал я ее год, или пару секунд назад? Да еще все портит подлый сквознячок будущего. Я совсем выпустил из виду третий параметр времени – будущее. Вот откуда эти мучения. Вот источник вечного беспокойства. Предощущение того, чего еще нет. Человеку мало того, что уже случилось. Ему жаль того, что может не случиться. А вдруг она меня больше никогда не поцелует? Стало быть, ее поцелуй может не стать достоянием моей памяти. Вот корень всех бед! Наша память, как ненасытное чудовище алчет будущего и пожирает настоящее непрожеванными кусками. А когда не получает должного куска, начинает пожирать своего носителя. И это мучительно. Моя память пожирает меня живьем. И я кричу, скрутившись на своей кровати, комкая подушку в нелепых судорогах. Мне больно, Светик. Дай мне еще хоть раз увидеть тебя. Накорми своими губами, руками, глазами! Как, подражая царю Соломону, кричал Маяковский: «Нет слаще слюны твоей сока»! Я умираю без тебя. Меня пожирает пламя памяти. Пожирает без остатка.

Он подошел к Станиславу как раз тогда, когда со стола унесли закуски, подали горячее и еще двести граммов водки. Подошел и громко выпалил:

– Молодой человек, если вы еще раз посмотрите на мою даму, я набью вам морду.

– А где сидит ваша дама? – спросил Станислав, даже не успев как следует напугаться.

– Ты что, шутки со мной шутишь? – побагровел подошедший, резко перейдя на «ты».

– Нет, что вы, просто хочу знать, куда нельзя смотреть, – пояснил Станислав, пытаясь ввести хоть какую-нибудь комическую нотку в этот идиотский диалог.

Тогда незваный гость отодвинул стул, сел и, пристально глядя на него, налил из запотевшей бутылки водки в одну из стоявших на столе рюмок. У Станислава инстинктивно заныло под ложечкой и он глупо улыбнулся. Да и водки было жалко.

– Слушай, умник… – Грозный человек, не морщась, опрокинул рюмку в рот, хотя все-таки было заметно, что далось ему это не легко. – Двигай отсюда. Даю тебе пять минут. Не уложишься – пеняй на себя.

Затем он встал и вразвалочку побрел за третий столик слева. Станислав не без любопытства поискал глазами виновницу безобразной беседы. Однако, вот беда, за этим столом их было две, и он не знал, какую именно нужно иметь в виду. Обе поглядывали на Станислава хоть и украдкой, но все же заинтересованно. «А ведь действительно, смотрел я на них пару раз», – вспомнил он, вздыхая. Как-то неприятно застучало сердце. Станислав постарался дышать поглубже. Налил себе, выпил и, подцепив огурчик, с удовольствием захрустел им. А что было делать? Драться? Бросать обед и бежать? Ради чего? «Этот идиотизм происходить может только со мной. Все люди как люди, сидят, пьют, танцуют. Но из всего кабака этот кекс выбрал именно меня. Почему же именно меня, черт побери?», – недоумевая, Станислав налил еще. Вздохнул и снова посмотрел на злополучный столик. Взгляды мужчин пересеклись, и Станиславу как-то неудержимо захотелось посмотреть на дам, что он тут же и сделал. «В конце концов, пяти минут еще не прошло», – подумал он.