Кэти Макгэрри - Скажи, что будешь помнить

– Я не могу решать исход выборов. Этот вопрос в руках людей. Избирателям нужно делать свою работу, изучить кандидатов, не поддаваясь влиянию средств массовой информации и соцсетей, и проголосовать. Только так можно спасать жизни.

На этом передача заканчивается, и вся комната аплодирует. Встречаюсь глазами с Элль, и она целует меня. Открыто, не стесняясь, не думая о том, что в комнатушке собралось не меньше десяти человек. Я целую ее в ответ, и когда она отстраняется, вижу в ее глазах свет, от которого мое сердце поет.

У нас получилось, и даже когда мир разваливался на части, мы с Элль выбрались живыми на другую сторону.

Эмоционально опустошенная после просмотра интервью с Дриксом, я паркуюсь и несколько минут сижу за рулем. Смотрю на возвышающееся передо мной здание и думаю о том, с какими чувствами многие годы подъезжала к нему и как выскакивало из груди сердце, стоило лишь въехать на дорожку. Это был мой дом. Здесь я находила уют, покой, исцеление. Теперь же каждая секунда пребывания здесь наполняла меня страхом.

Шантаж родителей обошелся недешево – мы не поддерживаем больше отношений. Временно сошлись на том, что до выборов будем делать вид, что ничего не произошло и мы едины, но на самом деле мы даже не разговариваем. Словно заблудшие души проходим мимо друг друга в ночной темноте.

Меня, по крайней мере, не выставили, как Генри, за порог, и мои занятия оплачиваются. За это я им признательна. Многие дети, не говоря уже о Генри, не получают и доли того, что получаю я.

Гудок сотового – похоже, Генри читает мои мысли. Посмотрел интервью. Может быть, этот парень не так уж и плох. Может, будет жить.

Я фыркаю. Генри и Дриксу еще только предстоит встретиться, но это обязательно случится, как только Генри приедет в Кентукки. Если пишет сообщение, значит, находится где-то в стране, но не в моем родном штате.

Я: Обидишь его – будешь иметь дело со мной.

Генри: Как страшно.

Ладно, хватит оттягивать неизбежное. Я выхожу из уютной машины и вхожу в дом через кухню. Направляюсь в свою комнату и уже поворачиваю к лестнице, когда меня догоняет голос матери.

– Элль.

Резкая судорога в животе. Замедляю шаг и размышляю, стоит ли идти или лучше подождать.

– Пожалуйста, Элль, я скучала по тебе.

Как больно от этих слов. Я поворачиваюсь, совершенно не думая о том, что едва ли не каждый контакт с ней означает только новые раны. Всегда остается слабенький лучик надежды, что, может быть, на этот раз мы решим задачу, как снова стать семьей.

Поворачиваюсь и моргаю от удивления – на маме хлопчатобумажная рубашка и лосины для занятий йогой, волосы собраны в незатейливый хвост, и выглядит она моложе, чем обычно. Должно быть, собралась в спортзал.

Мы смотрим друг на дружку, и я жду, что она заговорит первой. Несколько недель назад, после моего ультиматума, я попыталась поговорить с ними, но тогда они и слова не дали мне сказать. Что касается меня, ответственность за восстановление отношений лежит теперь на них. Молчание затягивается, и я снова делаю шаг к лестнице, а мама проходит вперед.

– Подожди.

Дышу через нос, стараюсь удержаться и не дать воли злости. Если она действительно пытается поговорить, то выйдя из себя делу не поможешь.

– Что тебе нужно?

– Твой отец все еще может победить на выборах. Люди отозвались на интервью Хендрикса, и рейтинг одобрения твоего отца сразу подпрыгнул.

Чувствую, как напряглась спина.

– Он сделал это не ради отца, а ради спасения программы. Я устала. Тебе еще что-то нужно?

– Отец хотел бы поговорить с тобой. Мы оба хотели бы. Мы совершили ошибку и желали бы исправить ее и помириться с тобой.

Из тех эмоций, что бушуют во мне, в груди сплетается узел. Хочу ли я идти дальше вместе с родителями? Да, но злость на них обоих еще не улеглась.

– Пойдем со мной в кабинет отца. Дай ему шанс поговорить с тобой.

Я качаю головой:

– Если хочет поговорить, пусть сам меня найдет. На его территории я больше не играю.

Сделав заявление, поднимаюсь по лестнице и направляюсь в свою комнату. В эту игру мы играли уже дважды после той пресс-конференции, которая положила для нас конец всем пресс-конференциям. Оба раза отец пытался руководить мной из-за письменного стола, и оба раза я ушла. Руководить собой я больше никому не позволю. Пусть попытаются поговорить со мной на моих условиях.

У себя в комнате я сбрасываю туфли, отправляю сообщение Дриксу и, услышав легкую и дробную поступь, оборачиваюсь к двери. Звук для моего дома странный, знакомый, но связать его с чем-то определенным я не могу. Моргаю раз, другой, и тут в комнату вкатывается клубок меха.