Нежина Александровна - Ирина

Еще раньше, к своему удовольствию, я отметил, что они прекрасно ладят, и сейчас, наблюдая за парочкой, идущей к нам вдоль кромки моря, видел, что Макс тоже доволен.

В прошлый раз со мной была Карина, и Наташа не подпускала ее к себе, разговаривая только по крайней необходимости. Я попросил Макса воздействовать на нее, но он только пожал плечами, и, если бы не выучка Карины, бывшей валютной проститутки, с которой всё сходило «как с гуся вода», отдых был бы испорчен.

Наташа со всеми держалась отчужденно, ребят это не особо напрягало, зато их жены и подружки, бывшие «в доску своими», не стеснялись высказываться по поводу заносчивой «фифы».

Макс рассказал о некоторых эпизодах ее жизни, и вопросы у меня отпали, а «братва» признала за свою, после одного случая…

* * *

В тот вечер, после ужина, у ресторана к ней пристали трое подвыпивших парней. Макс не успел даже слова сказать… Один из них, как потом выяснилось – профессиональный боксер, врезал ему в челюсть, и они принялись ногами добивать его. Эта «фифа» вырвала из земли квадратную железную урну и, держа ее за ножки, на бегу обрушила на голову боксера. Он свалился, не пикнув, и Наталья с размаху уложила второго. Третий кинулся на нее, но, получив железякой в рыло, побежал, прискуливая. Она загнала его в тупик, продолжая охаживать урной, пока дежуривший поблизости милиционер не оттащил ее.

Директор ресторана, знавший Макса, позвонил мне, и мы подъехали одновременно с милицией. Боксера уже увезла «скорая», а двое других сидели, перемотанные бинтами. Кого следовало привлекать – милиции было непонятно, так как две официантки, вышедшие в тот момент покурить, взахлеб пересказывали подробности побоища, полностью оправдывая Наташу. Охранник-вышибала, побоявшийся вмешаться, тоже подтверждал это.

В итоге, по моей просьбе, ничего не фиксируя, отпустили всех.

После этого боя, из-за пластины в голове, карьера боксера закончилась, а Макса «братва» замучила поздравлениями по поводу «боевой подруги». Но по-настоящему ее зауважали недели через две…

По договоренности с УВД, раз в месяц мои «чоповцы» могли потренироваться на стрельбище за городом, и под эту марку, заплатив на шлагбауме, все наши палили там с утра до вечера.

В тот день Макс взял с собой Наташу. Она расположилась в сторонке и, расстелив большой белый платок, собирала свой карабин, не обращая внимания на насмешливые реплики. Ей поставили отдельную мишень, и дежурный, глядя в бинокль, после серии выстрелов выкрикивал цифры ее попаданий, ничем не отличавшиеся от других: «Четверка, семерка, единица…».

После обеда для разнообразия «бойцы» решили пострелять по банкам из-под тушенки. Наташа попросила поставить три штуки, строго картинками к ней. Началась стрельба: из автоматов, карабинов и пистолетов. Кто-то попадал, но большинство мазало… Когда подошла очередь ее, три выстрела слились в один – банки как ветром сдуло. Под одобрительный галдеж дежурный направился расставлять все снова. Ее банки он повертел в руках, рассматривая, и понес к недоумевающим стрелкам. Молча положив их, пошел обратно, уже к бумажной мишени.

Макс с усмешкой наблюдал за происходящим, а Наташа разбирала карабин, тщательно протирая детали. Наступила тишина… Банки рядком лежали на лавке, и на каждой бычьей морде, смотревшей с картинки, темнела аккуратная дырка во лбу.

Подошедший дежурный положил рядом с банками мишень: две ровные, обозначенные пулями линии, вертикальная и горизонтальная, пересекаясь в десятке, являли собой четкий крест. «Сорок штук так уложить…», – выдохнул кто-то после недолгого молчания. «Тридцать семь», – уточнил очкарик Пифагор.

* * *

Возвращаясь с пляжа, мы задержались в кафе, спрятавшемся в тени деревьев у самого берега, и, благодушно расслабленные терпким прохладным вином, отправились отдыхать до ужина.

Ирина прошла в душ. Переключая программы в поиске российского канала, я обернулся на шорох – она стояла у открытого окна. В нем, как в раме ожившей картины, покачивались пальмы, а за разноцветьем зелени и цветов открывалось море – голубое в белых барашках у берега, бирюзовое дальше и совсем зеленое у горизонта. Тронутая ветерком, длинная шелковая рубашка с завязками на плечах так откровенно облегала ее фигуру, что я, очнувшись от созерцания, подумал: «Вот так и гибнут люди в красотах и соблазнах». Но спасаться совсем не хотелось…

Не было никаких слов, не было страсти, а переходившая в забытье доверчивая покорность, с которой она отдавалась, заставляла и меня забываться в неведомой никогда раньше нежности. Все дни отдыха меня не отпускало это ощущение – нежности и желания…