Валентина Абакумова: Физика Ташлы

– Что-нибудь знаете по-немецки? – обращается она к пациентке.

– Разве только «хенде хох», – смеётся та в ответ.

– Ну, так я вас прошу, скажите ему это громко!

– Хенде хох! – повторяет, давясь от смеха, пациентка.

И вот однажды.

– Надо к нему обратиться по-немецки. Не признаёт другой речи, – сокрушается в очередной раз Лена, – спросите его: «Ви хайст ду?»

– Зачем же? – возразила пациентка, – мне рассказывали про его особенность. Я готовилась. Всю ночь учила стихотворение Гейне «Fichtenbaum». И начала декламировать.

Только не в переводе Лермонтова, и даже не в переводе Тютчева «На севере мрачном, на дикой скале»… А именно так, как написал Гейне: по-немецки.

С тех пор, предлагая пациентке поговорить по-немецки, Лена обязательно подчёркивает, что она шутит.

Николай Иванович Мухин к ночи так устал от забот по своему хозяйству, что заснул, не раздеваясь, на диване у телевизора, который даже включить не успел. Телефон свой сотовый он тоже не успел вынуть из кармана. В какой-то момент телефон под давлением отяжелевшего от физической работы тела непроизвольно начал набирать номера, записанные в контакте. Первым номером оказался номер телефона местного денежного воротилы, хозяина одного из городских рынков и арендатора парка Тимашева в Ташле господина Б.. А время-то уже было позднее: три часа ночи.

Николай Иванович даже не подозревал, что пока он не дует в ус в Ташле, в городе на тумбочке из красного дерева, стоящей у постели довольного своей жизнью шестидесятилетнего миллионера, или даже миллиардера (разве кто считал?!), разрывается по его милости модным среди определённых лиц хитом «Чёрные глаза» сотовый телефон, призывая хозяина проснуться и ответить на звонок наконец.

И хотя господину Б. очень не хотелось расставаться со сладким сном и вылезать из-под обнимающей его руки молодой супруги, он всё-таки нашёл в себе силы приподняться и ответить на звонок. Однако ответа он так и не услышал. Окончательно проснувшись и утратив надежду на сладость снов остатка ночи, он набрал ответный вызов, чтобы сказать… Впрочем, сказал он гневно только одну фразу, услышав в ответ «Мухин слушает»:

– Мухин! Ты меня будишь?

А в ответ услышал растерянное и обескураживающее:

– Нет, нет! Я буду не вас… У меня женщина есть…

– А это что за водка? – спросил Одноралов, разглядывая бутылочку, на которой была как будто знакомая этикетка… – Мухинка? Это же Путинка!

– Нет, это мухинка.

– Почему? Здесь же просто исправлены буквы. Вместо П подрисована М, а вместо Т – Х…

– Содержание тоже исправлено… Внутри именно мухинка.

– Странно…

– Ну, ты что, писатель, не знаешь, что значит «быть под мухой»?

– Ну, это ж не значит, что водка настоена на мухах?!

– Разумеется… Здесь вообще нет водки.

– А что ж это такое?

– Мухинка. Мухин готовит. Так что продукт мирового качества. Будешь?

– Ну, если сам готовит, то это, наверное, лучше, чем Путинка… Буду!

Едим в Тюльган. На УАЗике-буханке. Навстречу белый мерседес. С тех пор, как Ташла превратилась в клуб под открытым небом, здесь даже своя Рублёвка появилась. Обременённые счастьем богатства возжелали селиться

вблизи захудалых домишек художников и поэтов, которые задолго до ташлинского бума покупали свои домишки у основания той самой горы, где теперь подъёмник установлен для любителей горных лыж и сноубордов. Мерседес просигналил с просьбой остановиться. Что-то случилось?

– Говорят, где-то здесь есть Никольский родник. Не подскажите, где? – пожилой мужчина приоткрыл водительскую дверь.

– Ну, а что ж не показать, следуйте за нами.

Мы свернули с основной дороги. Грех не поделиться с кем бы то ни было прохладной водицей Никольского родничка.

Когда беседка, сооружённая над родником, появилась на нашем пути, мы затормозили, чтобы развернуться. Водитель мерседеса вышел нам навстречу:

– Сколько я вам должен за помощь?

– …За какую помощь?… Ах, оставьте, пожалуйста! Что за бред?

В это время из мерседеса вышла молодая девушка. Дочка, наверное…

– Дорогой! – дежурно произнесла она, – я не нашла стаканчика в бардачке… Поищи сам!

Мы уже отъезжали, когда она возмущённо прокричала:

– И что?! И долго я буду ждать?

Похоже, что не дочка… Наверное, она иногда называет его и «папиком». «Дарагим папиком». Ну, что же, каждый счастлив по-своему.

Ситуация напомнила о том, как один хороший и добрый знакомый из далёкой молодости, когда мы ещё все были равны в материальном плане, отыскал недавно меня через интернет. Решили встретиться. Через сорок лет. Я-то только состарилась. А он – разбогател. Сильно разбогател. Живёт в своих апартаментах по всему миру. Есть и очень дорогая квартира в нашем, родном ему городе. Оформлена дезайнерами так, что попала в глянцевые журналы. Нет, я такое не люблю. Да, красиво. Да, светло и чисто, домработница хорошая. Да, всё блестит и светится. Но как-то мёртво. Я люблю жить среди вещей, которые имеют свою историю, с которыми поговорить можно… А у него всё так отлосканировано, всё собрано под одной крышей исключительно для того, чтобы попасть в сочетание с другими предметами, что создаётся впечатление, будто крыша эта как раз для этих неоживлённых предметов и существует. А не для человека. Но больше всего впечатлил его рассказ о последней пассии, которая оказалась моложе его дочери. Он говорил с ней по телефону такими же дежурными интонациями, как и пассажиры мерседеса, типа «да я только о тебе и думаю». Но и это ещё не всё. Она приходит к нему по расписанию. Только в субботу и воскресенье. И так его достаёт своим присутствием, именно присутствием, а лишних телодвижений она себе не позволяет, чтобы не вызвать его раздражения и не оказаться за дверью, так вот по большому счёту она ему так не нужна, что, ложась спать в пятницу, он думает: «Хоть бы проснуться сразу в понедельник…» Каждый счастлив по-своему.