– Здра-а-асьте! – Мухин сложил губы в улыбку, которая ничего добренького и не обещала вовсе, или так олигарху показалось? Однако, соблюдая правила хорошего тона, он буркнул в ответ:
– Здрасьте… – руку-то вроде подал, но локоть протянутой руки он прижал к своему раздобревшему боку так, что Мухину пришлось наклониться, чтобы принять рукопожатие.
А Мухин что? Он не гордый, наклонился…
– Я смотрю, ты так обленился, что побриться некогда: что бороду-то отпустил? – завязал разговор олигарх.
– Так, а ты-то по что пузо отпустил?
– Растёт… – только-то и ответил хозяин рынка.
– Так и у меня растёт!
– Ой! Нашли чем хвастать! Лучше б у вас кое-что другое выросло! – вставила молоденькая и не отягчённая ни умом, ни хорошим воспитанием жена 65-летнего хозяина рынка. Мужчины сделали вид, что ничего не услышали. Толи из такта, толи из пренебрежения. А, может, ответить на это замечание стареющим мужичкам было попросту нечем…
– Как жизнь? – ну, а что ещё мог спросить бывший работодатель у своего когда-то уволенного за своенравие работника.
– Да, вот… – припомнив строчку из Ломоносова, Мухин с большой долей достоинства сказал в ответ, – ни у кого не прошу и никому не должен…
И это действительно так. Живёт он исключительно подсобным хозяйством. Даже самогонка личного разлива…
– Это – философия лодыря, – заключил богатый дяденька, и, довольный собой, приподнял подбородок.
– Да вам-то, крокодилам, рабы нужны, а не работники. Уж без вас как-нибудь…
– Ну, попробуй! – «олигарх» погладил свой живот. Мухин тоже погладил. Бороду. И пошёл на огород.
После обеда зашёл в дом прилечь, отдохнуть от трудов на подворье в прохладе, проходя мимо зеркала, взглянул краем глаза на свою фигуру в профиль:
– Опа-на! А пузо-то у меня не меньше! – гордо заметил он.
О том, что мои кошки охотницы, знают все. Я уже не удивляюсь, если вижу на крыльце дохлую гадюку или ящерицу. На крыльце, слава Богу, а не посередине комнаты, в которой сплю. Потому что раньше они свою добычу тащили именно туда. Всё лето потратила я на то, чтобы приучить их к тому, чтобы дальше порога они свою добычу не тащили. И, казалось бы, ничем они меня удивить не могут больше, ан нет! Случилось-таки то, что заставило меня поволноваться.
Рано утром, когда ещё недостаточно светло, я обнаружила, что на крыльце опять что-то появилось. Ну, появилось и появилось, днём разберусь. Ушла досыпать.
Когда же день явил себя в полную меру сил, я обнаружила, что это крупная мышка. Очень крупная. И всё бы ничего и понятно: кошка на то и кошка, чтобы охотиться за мышкой. Но эта мышка была особенной – полевой. Это именно та мышь, которая способствует заражению геморрагической лихорадкой. От которой, кстати, в деревне помер не один человек.
Я закутала платком нос и рот, вооружилась веником и совком и собралась провести операцию по уничтожению опасного для жизни, несмотря на дохлость, субъекта. И только-то я наклонилась к этой мыши, чтобы веником её на совок отправить, как она… дохлая!… шевельнула усом! Ё-моё! Она живая!
Наверное, не стоит рассказывать, как я отскочила, теряя в полёте и веник, и совок…
Живая – не живая, а убрать субъект надо. Вдруг она всё-таки представляет опасность!
Я снова подошла к ней осторожненько. Лежит рыжая тварь, не дышит и не двигается, но только я начала операцию, как она снова демонстративно шевельнула усами!
Ну, это выше моих сил и терпения!
Может, я чего-то не вижу?.. Пойду-ка очки возьму.
Очки-то мне и помогли понять, что за странные вещи происходили с дохлой мышкой. Мышка-то дохлая, да мушка, излюбовавшая её живая! Она что-то выкусывала у мышки под носом, время от времени толкая свисший ус…
Блин… Надо отнести подальше. И пойду руки помою. И… как бы теперь от этой мухи спасаться? Зашла на кухню и проверила, не лежит ли где-нибудь открыто еда… Хотя, разве это спасёт от контакта через наглую муху с дохлой мышью… Как жить дальше?…
Лена – ташлинская гостья. А Ташла, как известно, располагает к неспешным беседам, когда легко всплывают в памяти самые маленькие подробности сюжетов из жизни, которые важными кажутся, только если действительно никуда не торопишься. Но этот сюжет достоин отдельного разговора. Судите сами.
Лена работает в онкодиспансере, проводит обследование женщин на маммографе. Её профессиональный инструмент был изготовлен в Германии и носит известное имя «Филипс». С детства мы наслышаны о качестве немецких товаров, трудно отыскать кого-нибудь, кто бы сомневался в нём. Но Ленин маммограф отличался тем, что, будь он человеком, то считался бы просто бестактным. В самый ответственный момент, когда грудь пациентки обнажена и готова к обследованию, он вдруг раз! и мог отключиться. Конечно, не всегда, но случается. То ли грудь чем-то не нравится, то ли энергетика обладательницы её… Сейчас на каждом углу говорят об этой «энергетике», так что мысли о ней приходят волей-неволей. Объяснить это бестактное поведение маммографа на физическом уровне не представляется возможным. Лене снова приходится его включать, но его реакции приходится ждать примерно также, как компьютерной. И вот этот кусочек времени в этой ситуации кажется безнадёжно длинным. Чтобы хоть как-то отвлечь пациентку от того, что в этот момент она может подумать и об аппарате, и о человеке, который на нём работает, Лена придумала шутку, мол, вот какой патриотичный субъект, этот аппарат, работать начинает только, если слышит немецкую речь.
Читать дальше