Дмитрий Иванов: Марчеканская вспышка (сборник)

Офицеры с «губы» ходили к нам на обед, домой ездить перестали. Целый месяц счастья… пока Умаров на лечении находится. Думаю, некоторые офицерские жёны пересмотрели после этого своё отношение к пищевой составляющей семейной жизни.

В процессе кухонных бдений Садретдин поделился со мной почти детективной историей жизни. Ушёл он служить на флот, чтобы не убили. Почти Голливуд, честное слово. Держал Умаров собственную чайхану в одном из крупных городов Узбекистана. С виду вроде государственная, а присмотришься – своя. В Средней Азии частную собственность чтили во все времена. И при Чингисхане, и при Тамерлане, и при верховенстве эмиров да баев, и при власти советской.

Всё было хорошо, дела шли в гору, кухня Умарова получила, как сейчас говорят, обширную прессу. Но тут появились они. Конкуренты. А ещё – ОБХСС, милиция. Дальше – больше.

Кого-то не очень устраивало, что соперник в сфере общепита так быстро поднимается на ноги. Вот Садретдина и подстрелили. В самом прямом смысле слова. Хорошо, лишь навылет и в ногу. И тут ещё дело о хищении социалистической собственности сфабриковали. Выход был один – уйти «на волю» через военкомат.

Умаров сам попросился на флот – подальше от дома, и чтобы подольше туда не возвращаться. Пришлось даже военкому давать приличную взятку, чтобы в Магаданскую команду направил. Я уже дослуживал последние полгода, когда Умаров появился на лодке. Ах, да, говорил уже… Привет склерозу!

И как-то очень синхронно мы с ним заболели, а потом на кухне оказались. И вот я уже здоров, пора на службу двигать. А Садретдину ещё на неделю «больничку» продлили. На прощанье с Умаровым мы сделали себе шашлычок. Ночью, разумеется, дело было. Шашлык запили каким-то узбекским вином, которое можно было купить в Магаданских магазинах. Название его не помню, но одно отчётливо запечатлелось в памяти: на этикетке мелкими буквами было написано « Узбекистон виноси ». Скорее всего, название треста по производству виноградных вин.

В пылу дружеских откровений Умаров лез обниматься и увещевал, мол, приезжай, ко мне: будешь, как рахат в лукуме кататься. Он меня по званию не называл, а обращался: «Чеф». Видно, имея в виду американизированного «шефа»… Я смеялся и говорил, что у меня как раз нет лишних конечностей, чтобы по ним палили бандиты, поддерживаемые продажной милицией. Утром мы расстались, как позже оказалось, навсегда.

На лодку Умаров не вернулся. Его оставили в лазарете, где Садретдин и дослуживал в качестве повара уже совершенно легально. Это главный врач похлопотал, как я понимаю.

А потом, уже на «гражданке», до меня донеслись слухи, что Умаров не вернулся и в Узбекистан, а остался в Магадане навсегда. Нашёл себе жену, хохотушку из Полтавы, и возложил на себя православный крест – заведовать одним из заведений общепита. В Магадане хоть и уголовного элемента больше, но по ногам Умарову никто уже не стрелял. Наоборот, среди местной братвы его плов пользовался необычной популярностью.

А я ещё долго вспоминал своего напарника. Особенно часто это происходило, когда заходил в винный отдел. А там – вино с пометкой «Узбекистон виноси». Узбекистон! Выноси!

Иногда душа поэта, натруженная о хладный пол отсеков субмарины в дальнем походе, не могла вынести подарков из Средней Азии в таком количестве, в каком их желала.

– Творческих тебе узбеков, дорогой! – не то пожелал, не то утвердил себя в какой-то очень важной мысли Салеев.

И я его сумел понять не буквально. А вы?