Дмитрий Иванов - Заяц над бездной (сборник)

© Иванов Д., 2016

© ООО Издательство «Эксмо», 2016

Славик протянул руку к крану горячей воды и убавил напор. Поток тонких струй стал слабей. Славик с удовольствием подставил голову под воду. Он был, что называется, и ладно сложен, и крепко сшит. Длинные ноги – сейчас обтянутые струями воды. Задница – крепкая, жилистая. Спина боксера – последний раз подававшего надежды лет десять назад. Славику тридцатник.

Он принимал душ уже минут десять, старательно. И улыбался. Наконец, выключил воду. Потянулся за полотенцем, выставив мокрую ногу из душа. Вытерся – с ног до головы, не торопясь, с удовольствием. По-детски яростно, почти насухо растер шевелюру. Потом одну ногу, вторую. Грудь. Живот. Пах. Руки – одну, вторую. Спину. Накинул халат. Маленькое, а удовольствие. После душа – в уютный махровый халат. Посмотрел на себя в зеркало. Последующую минуту посвятил прическе – волосы уложил на аккуратный пробор. Пшикнул флакон одеколона.

Славик посмотрел на себя шутливо-сурово в зеркало. Легко похлопал ладонью по гладко выбритым щекам. Быстро и глубоко наклонил голову влево-вправо – боксерская привычка. Теперь бесполезная, но пусть будет. Что, мешает? Нет, не мешает.

Потом он открыл дверь ванной и бодро шагнул через порог.

В трех шагах от него стоял человек. Лицо Славик не успел увидеть – потому что увидел пистолетное дуло.

Оно смотрело ему прямо в лоб.

Человек держал пистолет в вытянутой правой руке.

Через секунду он выстрелил Славику в голову.

Больше ничего Славик не видел.

Я постараюсь рассказать все так, как оно было.

Это дерево, наше старое дерево. Длинные побеги старого виноградного дерева тянулись вдоль всего двора.

Вдоль всего двора, от калитки до самой дальней квартиры, на уровне крыш – для кроны дерева, для его жилистых, суставчатых рук поставлены были опоры, между ними – паутина из тонких металлических труб. На этой самодельной конструкции проходила жизнь дерева, вдоль нее разрастались по двору в поисках нового пространства его чуткие всеядные руки.

А еще – наше общее дерево тогда было небом, оно укрывало собой большую часть бесконечной – так говорят – вселенной над старым двором. Примерно на его середине, прямо над квартирой номер три, в которой жил тогда я, рук у дерева становилось меньше, они были толще и жилистей, суше, это были его главные руки, и кое-где на них уже старчески топорщилась сероватая древесная кожа. Потом, спускаясь вдоль опор, руки вдруг сливались в один толстый изогнутый ствол – внутри палисадника он, наконец, встречался с землей. Там было начало дерева, его крепкие корни.

Моя память следует дальше, по старому асфальту, к самому центру двора – хотя это и не асфальт уже вовсе: участков, на которых растет, потихоньку выпучивая и разламывая его, упрямая простая трава – гораздо больше. В линиях разлома, кроме того, можно обнаружить пару полуконспиративных муравейников.

Потом моя память на секунду остановится на канализационном люке – он древний, большой, по диаметру больше и по форме выпуклей нынешних, и, наверное, очень массивный. В центре люка, как в центре древнего боевого щита – старый, королевский герб и изрядно оплешивевшая от времени надпись: MUNICIPIA – то есть Город. Но город был где-то там, за пределами, за зеленой калиткой, и к нам, к нашей жизни тогда – он не имел отношения.

В тот день в самом центре двора стояла могучая бочка. В ней, потемневшей от времени и виноградного сока, в Праздник урожая, то есть сегодня – давили собранный с нашего общего дерева темный виноград. Сегодня был праздник, в центре праздника была бочка, а в ней – была Рая.

Ноги у нее действительно были адски красивые – этого нельзя было не видеть, и нельзя было не смотреть. Они давили виноград безжалостно и весело. Синевато-красные брызги и раздавленные виноградинки летели во все стороны. На ней было желтое, солнечно-желтое платье, бессовестное, как всё на юге, Рае совсем не жалко было этого платья – оно порядком уже было забрызгано виноградным соком, но Рая продолжала дико выплясывать в бочке, под оголтелую, бесконечную и не думающую вовсе о том, что будет завтра, мелодийку – ее наяривал расположившийся здесь же, во дворе, в паре метров от бочки, оркестр.

Хотя оркестр – это очень громко сказано, на самом деле это просто шестеро неизменно нетрезвых лабухов, играющих всюду, где заплатят или, в крайнем случае, неоднократно нальют.