– Ну и тяжёлый же ты.
Двое соседей на площадке с любопытством смотрели на нас.
– Перебрал, сволочь, – сказал я. – Вообще не дышит. Может, поможете? А то уроню, не дай бог. Шею сломает…
– Чего-то запах от вас какой-то… Обделался, что ли?
– Сам ты обделался.
– Ты уж без нас как-нибудь, не торопись, осторожно…
– Спасибо за совет, соратники. Помощь, так сказать, не делом, а словом. Дверь захлопните и квартиру посторожите, пока я вернусь. Ограбят ещё.
– Ой, ой, ой. Унитаз, что ли, снимут?
Выйдя на улицу, я перестал церемониться с достопочтенным герром, на пределе сил, бегом поволок его к машине и усадил, наконец, у колеса.
– Да сколько ж ты весишь?
«Мертвецов тянет к земле, дружище».
– Опять заговорил, – пробормотал я. – Лучше б помог. Я вообще думаю, что ты ходить можешь. Ко мне домой ты же пришёл?
«Ты насмотрелся ужасов по ящику».
– Ну-ну. Поднимай задницу.
Отдышавшись, я открыл заднюю дверцу уазика, затащил тело внутрь, уложил его в гроб и бегом вернулся домой. Там я взял подушку, простынь, все свои скудные сбережения, отложенные на закупку водки и сахара, с сожалением взглянул на распахнутую дверь, махнул рукой и ушёл.
Вернувшись к машине, я застал около неё ненаглядную Ленку.
– Я поеду с тобой, – прошептала она с широко распахнутыми глазами. – Я буду помогать тебе во всём.
– Отвали. Это секретная миссия.
– Под пытками не выдам тебя.
– Надо будет рыть могилу. Лопатой. Видела когда-нибудь лопату?
– Буду рыть лопатой, ногтями и зубами.
– С чего это такая жертвенность? Курнула ты, что ли?
– Ни капли в рот, ни… К сожалению.
– Искренне сочувствую. Может, примешь для храбрости горячительного? Я прихватил.
– А давай выпьем вместе? Помянем, и, может быть, тебе полегче станет.
– Я за рулём. Гаишники, если остановят, права отберут. Хоть у меня их и нет, но всё равно жалко будет. Так что пока воздержусь. Да и легче мне не станет. А ты выпей для решительности, не стесняйся. Прямо скажу: проводы в последний путь этого герра – занятие не для слабонервных.
– Я, как и ты, тоже пока не буду.
– Тогда пойдём, поможешь уложить его на последнее ложе, и поедем к месту его последнего причала.
– Пойдём, поедем, поплывём. А скажи, это ты убил его?
– Дура, он сам умер.
– Вы так похожи. А кто он? Твой брат?
– Моя тень. Поехали, напарница. И имей в виду, если что, пойдём по одной статье, но в разные районы крайнего Севера. Так что близость чувств и тел в освещении пламени любви нам с тобой не светит. И потому вознаградить тебя за преданность я не смогу. Подумай об этом, пока не поздно спрыгнуть с подножки.
– Жми на газ, Паша, – насмешливо ответила Лена, – и думай о хорошем. Расчёт я с тебя получу уже сегодня.
Это всё неправда. Не может быть, чтобы вся такая положительная и правильно воспитанная Ленка вот так безрассудно, словно подвыпившая беспризорница, вела себя. Да и я потерял и страх, и совесть, и что-то ещё, тупо мешающее жить.
Я сейчас гнал на трясущемся уазике по городу, без прав и документов на него, голодный и немытый, но как никогда сосредоточенный на выполнении стоящей передо мной задаче. И точно знающий, что другого способа сделать то, что я делаю, просто не существует. Аустерлиц должен быть похоронен мною и потому, несмотря ни на что, надо действовать именно так, и будь что будет. Я как будто повзрослел сразу на целую жизнь. Разве мог я всего день назад безропотно брать личную ответственность за что-то, полагаясь при этом только на себя, не жалея и не думая о себе, любимом? Разве мог я, вырвавшись из зависимости от мнения всех посторонних, вести себя вот так, как сегодня? Не гордясь собой и не восхищаясь и рискуя свободой?
По странным, одному мне понятным причинам – с сомнительным призом в конце.
Нет, не мог. Я бы всего этого не сделал. И потому всё это неправда, или я – это не я…
Но уазик прыгал на выбоинах и трамвайных рельсах, в гробу подпрыгивал герр, гремела обшивка, Ленка, сжав зубы, цеплялась за что могла и молчала. На посту ГАИ мне махнули полосатой палкой. Я остановился и, решив действовать в этот раз нахрапом, вышел, громко хлопнув дверью, а гаишник, снова замахав жезлом в сторону моего уазика, закричал:
– Двери сзади закрой! Гроб потеряешь!
Двери действительно были открыты. Наверное, открылись на ходу.
– Придурок, – уже не услышал, а, повернувшись к нему, угадал по губам гаишника его последнюю фразу. – Езжай, – и он забыл обо мне.
Читать дальше