Яков Гринберг: Игры с табу

Но инструктаж не помог, человеческий фактор в лаборатории оказался слишком чувствительным и хрупким для подобных испытаний. Уже через полчаса после запуска крыс в вольер перед доктором Воллисом стояла Маргарет, старший лаборант, с ней он работал со дня основания лаборатории, она прижимала руки к груди и закатывала глаза.

– Извините, доктор Воллис, но я этого выдержать не могу, – срывающимся голосом объявила она. – Они же кричат от боли. Они мечутся по вольеру и не понимают, за что их так мучают. Они кричат и стонут. Я не могу на это смотреть спокойно, у меня сердце разрывается.

Пришлось отпустить ее в двухнедельный отпуск, пока ситуация не успокоится. Сам доктор Воллис находился в кабинете и к вольеру не подходил, не мог себя заставить, несмотря на то, что просто обязан был показать своим сотрудникам личный пример. Зрелище бьющихся в истерике крыс превышало возможности его нервной системы, зато Эмилия с блокнотом, в котором фиксировался номер крысы – нарушителя границы и время, когда это произошло, сидела около вольера и неотрывно смотрела сквозь стекло. На ее глазах одинокие крысы-перебежчики переходили красную черту, наступали на невидимые датчики и, получив разряд тока, с жалобным писком в конвульсиях скатывались с горки в зону спокойствия, после чего напряжение от вольера отключалось. Остальные крысы также подвергались экзекуции, они пищали и дергались от токовых ударов по всей поверхности вольера, невинно страдая за чей-то переход границы, но на данном этапе эксперимента Эмилию не интересовали.

Это повторялось раз за разом: бессмысленно и тупо визжали крысы, не понимающие смысла красной черты, для их сознания это место ничем не отличалось от любого другого. Они поднимались, привлеченные запахом свободного поля, а может, просто случайно забредали в запретную зону, падали, сраженные электрическим разрядом, но через некоторое время, казалось, напрочь забыв, чем в последний раз это восхождение закончилось, опять лезли к норе, – снова разряд, жалобный писк, конвульсии и падение. Во всех остальных местах вольера ни в чем неповинные крысы также бились в судорогах. Это продолжалось без конца, без перерыва, без надежды, что

может когда-нибудь прекратиться.

Для человеческого сознания зрелище самобичевания крыс было труднопереносимым. Через пару часов сотрудники уже не могли видеть и, главное, слышать бесконечные разряды тока в вольере и тоны коллективно наказанных крыс. Известно, что цивилизованный человек не любит смотреть на сцены массового ужаса, голода, страданий. Это мешает спокойно жить, подрывает основы наивной веры в тотальный гуманизм, общую гармонию, поэтому наиболее впечатлительные сотрудники, сославшись на самые разные причины, отпросились домой уже до перерыва на обед.

Для доктора Воллиса, полностью отгородившегося от реалий эксперимента в своем кабинете, сейчас было важно только одно: узнать, через какое количество неудачных и очень болезненных попыток крысы наконец поймут, что туда, наверх, на горку, к норе, ведущей на свободу, хода нет. «Вход воспрещен!» – должно быть записано, зашито в их сознании, без объяснений, почему запрещено, кто запретил. Безликий и категоричный запрет, его нарушение вызывает неотвратимое наказание, распространяющееся на всех. Другого не дано, таковы правила этой игры. Играют все желающие и нежелающие тоже. Играют все! Здесь нет зрителей, только участники представления. Таков общий закон – от жизни нельзя отгородиться, нельзя отсидеться в стороне.

На следующий день неведомая науке эпидемия охватила лабораторию, выбив из активного состояния практически весь ее личный состав. Один за другим сотрудники звонили и объявляли, что выйти на работу не смогут по причине болезни. Остались доктор Воллис, который, проходя в свой кабинет, старался даже не смотреть в сторону вольера, неутомимая Эмилия, практически не отходившая от крыс, и еще один парень, младший лаборант Рауль, которому, по его собственному выражению, было все по фигу.

Доктор Воллис не возмущался и не протестовал против фактически бегства сотрудников, он понимал их. Сидя в одиночестве в своем кабинете, он не мог заставить себя подойти к вольеру и увидеть практическое воплощение собственного замысла, только Эмилия поддерживала его, периодически забегала и, сознательно опуская эмоциональную часть, рассказывала о подробностях текущего поведения крыс. Доктор Воллис и Эмилия вели себя, как заговорщики, весь мир, казалось, ополчился против них, зато они, как сумасшедшие, с пугающей безрассудностью, бросались друг к другу в объятья сразу после окончания работы, когда Рауль уходил домой, срывали одежды и прямо в кабинете Гарри стонали от любовного экстаза, доводя себя до исступления. Эта незаконная, тайная, порочная связь между заведующим лабораторией и молодой аспиранткой стала неотъемлемой частью их теперешней жизни.