Вадим Юрятин: Дети Эльцинда

От мамы Вадим унаследовал любовь к чтению и задумчивый взгляд. Мама Вадима – Надежда Павловна – была, в отличие от своего супруга, коренной юрятинкой. Благодаря этому обстоятельству, семья Чехолто проживала в трехкомнатной квартире недалеко от Площади Мира и Согласия, ранее доставшейся маме Надежды Павловны – бабушке Зине, которая также тихонько доживала свой век вместе с молодым поколением. Бабушка Зина делила свою комнату с Вадимом, поэтому он никогда не опаздывал в школу. При первых звуках будильника бабушка начинала пилить внука: «Вадик, вставай», – и не отставала ни за что, несмотря на глухие огрызания последнего.

Другую комнату занимал старший брат Вадима, Валерий. Разница в возрасте в семь лет впоследствии сделала братьев людьми из совершенно разных эпох, в детстве же она проявлялась не столь серьезно. Общих тем у Вадима с Валерой особенно не наблюдалось, но и как кошка с собакой они тоже не жили. Валера отслужил в армии, потом поступил в институт, а с началом новой экономической эпохи, быстро уловив все возможности оной, стал появляться дома всё реже, постоянно пропадая на каких-то встречах, куда-то часто ездил, пока не уехал окончательно в другой регион, находящийся за два часовых пояса от Юрятина.

В пионерский период жизни Вадим начал понимать, в какую именно страну, по мнению мамы, они могли бы уехать, «если бы папа был поумней». Выводы Вадим делал на основании косвенных улик, намеков, полутонов и обильно рассказываемых анекдотов, в то время как ни сама страна, ни народ, ее населяющий, напрямую никем не назывались. Зато как сладко улыбались учителя при произнесении его странной фамилии! Сколько радости было в их глазах, когда, читая список учеников, они доходили, наконец, до буквы «Ч»! Маленький Вадим, впрочем, был вовсе не против доставить радость своим преподавателям, хотя причины этой радости он разгадать не мог.

Позднее, уже в короткий комсомольский период его жизни (короткий, в связи с внезапной кончиной комсомола), собеседниками Вадима наконец-то была сформулирована фраза, которую он слышал потом неоднократно, в которой и была, наверное, заключена «радость учителей», фраза, которую ему выдавали то как знак симпатии, то, наоборот, презрения, а обычно – как некоего само собой разумеющегося факта, который, правда, Вадиму, равно как и говорившему, был неизвестен. Фраза состояла из трех слов, но Вадим в голове своей для краткости свёл её к одному сплющенному наречию с восклицательным знаком на конце и ударением на последнем слоге: «ТыжеврЕй!».

Если картинкой, запавшей в душу Вадима в детстве, был страдающий от недоедания пожилой американец на фоне капитолийского холма, то почему-то из всех телевизионных картинок подросткового возраста юноша больше всего запомнил толпу разъяренных восточного вида людей, несущих плакаты с изображением какого-то бородатого мужчины с выколотыми глазами. Бородача звали Салман Рушди, и вся его вина заключалась в написании книги. Сила слова, готовая сплотить миллионы людей, пусть, возможно, ради неправедной цели, определенно восхищала Вадима, так что, пока его сверстники проводили время во дворе, пытаясь нелепыми шутками привлечь внимание девочек, он всё больше времени сидел в обнимку с книгами.

В школе Вадиму нравились точные науки, прежде всего математика. Литературу и прочую историю он не любил, но, будучи человеком неглупым, не позволял себе расслабиться до такой степени, чтобы нахватать даже по нелюбимым предметам двоек и троек.

По окончании школы Вадим поступил в Юрятинский государственный университет на экономический факультет, который закончил через пять лет пусть и не с красным, но все же не с таким уж и синим дипломом.

Друзей у Вадима было немного, точнее, в школьные годы у него был один друг – Лев Хейфиц, который по окончании школы поступил сначала в Юрятинский институт культуры на отделение режиссуры, затем, после первого курса, внезапно бросил учебу и уехал в Москву, где еще год проучился уже в МИСИ, готовясь, по его собственному признанию, «проектировать чугунные сковородки». Сковородки, спроектированные Львом и его товарищами, были очень крепкими, толстыми, но яичница к ним прилипала намертво. Видимо, осознав свой крах на этом поприще, Лев решил опять круто изменить свой маршрут. Москва стала для него лишь ступенькой, а конечной целью путешествия по жизни (как, по крайней мере, думал тогда сам Лев) стал Израиль, куда он внезапно для Вадима эмигрировал в возрасте 20 лет.