Кирилл Леонидов: Эксперимент

– О чем «об этом»? Какая работа?

– Вы хотите встретиться с вашей супругой? Живой?

– Давайте пока не будем… Почему же вы готовы отпустить меня подумать после первой беседы?

Дымов все спрашивал, все не скандалил, все не уходил: это было странно ему самому.

– Господин Дымов, я не собираюсь никого похищать. У нас будет самый настоящий научный эксперимент, отношения основаны на контракте. Вы должны решиться в принципе, потому что это важно для вашего настроя, то есть для качества эксперимента, а не только для решения юридических формальностей. С другой стороны, первый разговор будет воспринят вами только как версия: никакой практической информации вы еще не получите. Если предположить, что вы все же начнете активно распространять и эти сведения, то сразу заявляю: я отрекусь от того, что говорил, полностью, до единого слова. Ваше же поведение, поверьте, будет расценено как бред на почве депрессии. Все ваши близкие и коллеги знают, в каком состоянии вы сейчас находитесь. Я, как специалист, к тому же дам необходимые медицинские разъяснения. И еще прошу об одном, просто умоляю: если не пожелаете сотрудничать с нами, не мешайте, ради бога. У меня нет времени посещать суды, следователей и прокуроров, читать пасквили в прессе и отбиваться от общественности.

– А если я это сделаю? Может, то, что вы мне предложите, я посчитаю опасным?

– Нет, не посчитаете, но вы спросили – я отвечаю: в этом случае все закончится для вас психиатрической больницей, из которой никто и никогда вас не вытащит. Я не угрожаю, поймите, я защищаюсь. В случае вашего несогласия участвовать в эксперименте после сегодняшней беседы – мы друг друга просто не знаем. Но… уверяю вас, о согласии своем вы наверняка не пожалеете.

– Если останусь жив.

– Да, риск погибнуть ничтожный, но есть. Однако сейчас, в вашем нынешнем состоянии вы рискуете умереть гораздо больше.

– Какая осведомленность о моем состоянии…

– Да, мы постарались и знаем о вас много. Но, ей богу, первое знакомство произошло случайно. Не на кладбище, конечно. Намного раньше. Расскажу об этом когда-нибудь потом. Главное, это тот факт, что вы попали в беду, ваше стремление последовать за любимым человеком сильнее желания жить, а, значит, вы не боитесь риска лишиться физической жизни, вы относительно молоды, и вы, таким образом, идеальный участник эксперимента! Вот так.

Кроткий помолчал, отложил потухшую трубку в пепельницу:

– В отношении безопасности сообщаю: у нас лучшие в мире специалисты, лучшее в мире оборудование, вы подвергнетесь медицинскому обследованию по последним технологиям. Противопоказания у нас всего два – психические и сердечно-сосудистые заболевания. Вас основательно протестируют в нашей клинике. Поймите главное: вы нужны нам не для того, чтобы, лишив вас физической жизни, получить результат на приборах. Вы должны выжить, быть здоровым, вы должны кое-что рассказать. Приборы, как бы совершенны они не были, не могут дать необходимых свидетельств. Соединение этих составляющих – вот результат. Неужели, я похож на маньяка?

– Абсолютно, – усмехнулся Дымов.

И после некоторой паузы спросил:

– У вас есть кофе?

– Еще бы! Маньяк уговаривает жертву и не имеет при этом кофе. Было бы опрометчиво.

Кроткий достал банку кофе и включил чайник.

Антон Кроткий родился в Омске в сорок восьмом. Отец его ушел из семьи, когда ему было чуть больше двух. Отец не любил детей и не мог долго выдерживать пеленки, детские неожиданности, бессонные ночи. Помогать семье не стал. Но и жена ничего не требовала. Наверно, потому что Нил умел говорить с женщинами и убеждать их. Важное качество. Всю войну он протрудился на «фронте снабжения». За время войны это была его четвертая оставленная семья, третий брошенный ребенок. Но женщины любили его по-прежнему чистой любовью, ни в чем не упрекая. Потому что вечный странник Нил знал о них нечто такое, чего не знали многие другие мужчины.

Мать воспитывала Антона всю жизнь одна. После развода он не помнит появления в доме ни одного мужчины, хотя бы мимолетно. Зато между матерью и сыном установились отношения редкой доверительности. В общении она была удивительно демократична, умела говорить с ребенком на его языке, но не в буквальном смысле, не опускаясь, например, до молодежного жаргона, а так, что ему хотелось поделиться с ней сокровенным, не стыдясь. Попросить у нее совета. У них не было того, что почти всегда бывает между родителями и детьми – возрастной дистанции. Может, потому что мать жила свободно и никогда не подчеркивала свое материнское начало, не демонстрировала жертвенности. Она сделала себя сама, став хорошим бухгалтером, очень много работала, и далеко не всегда могла быть с сыном достаточно долго; в свободное время любила кататься на коньках, красиво танцевала (это отмечал даже Антон), любила послушать ресторанный шансон, виртуозно играла в бильярд и покер. Но это не меняло их взаимоотношений, потому что она умудрялась при этом знать всех друзей и подруг сына, не явно, но участвуя в каждом прожитом его дне. Не опекая Антона, она возникала и вмешивалась в самые переломные, важные для него моменты, давая удивительно точные рекомендации, помогавшие Антону принять в конце концов правильное решение. Он же учитывал ее советы, потому что верил ей.