Кирилл Леонидов - Эксперимент

Антон поставил версию в подчиненное от эксперимента положение на уровень более низкий по значимости. Если нет результата у эксперимента – версия не имеет права на жизнь. Часто в споре друзья и коллеги напоминали ему, что многие предположения стали потом научными истинами. Он отвечал: да, потом стали. Но до подтверждения к ним следовало относиться так же, как к высказываниям юродивого на ярмарке. Если высказал суждение – не учи, а докажи. Только так человечество сможет познавать мир, не отвлекаясь на иллюзии.

Еще Антон постепенно пришел к отрицанию существующей этики. Именно учение об этике, или ложной этике, он считал одним из вреднейших порождений философии и религии, в которых он не видел, кстати, принципиальной разницы. Этические нормы, основанные зачастую на мифах, мешают развиваться экспериментальной науке, а, значит, мешают выяснению истины. Если затруднена дорога к истине – не добраться и до истинной морали. Он пришел к убеждению, что этика философии и религии стала орудием в умах корыстных бездельников, желающих по-прежнему зарабатывать на бездоказательных мифах. Отсюда вывод: морален тот эксперимент, который даст истинный результат, то есть истинное знание. Потом, только потом можно будет судить, что нравственно, а что нет. Сначала – эксперимент, который нельзя останавливать, как необходимый вектор движения к истине. Только истина предполагает какую-либо мораль. Ложь не может быть моральной в любом случае, потому что не побуждает к правильному действию.

«Узнавая о смерти, я узнаю больше о жизни», – думал он. А вдруг ему повезет, и за страшной картиной физического разложения ему удастся разглядеть новые горизонты превращения сознания?

Было у Антона еще одно сумасшедшее желание, которое существовало где-то на подсознательном уровне (он не мог открыто признаться в этом даже самому себе): дело в том, что в его судьбе, уж так сложилось, не было важнее и любимей человека, чем его мать, и он мечтал соединиться с ней навсегда. В душе он жил собственным мифом, в который, правда, хотел не просто верить, а превратить его в доказанную физическую реальность.

Телефон оторвал Бортникову от невеселых размышлений по поводу полученного выговора. Звонил Славик Егоров, молодой практикант из Волгоградской школы милиции, – единственный мужчина в ее отделе, состоящем из пяти человек, включая ее саму, как начальника. Егоров звонил из автомата, и его было плохо слышно. Он гундосил, будто говорил в бочку:

– Антонина Петровна, я встретился с соседями пропавшей женщины, ну, этой, Никитиной, съездил в дом престарелых, где были старики. Какая-то странная картина получается: и соседи Никитиной, и работники дома престарелых утверждают, что наши пропавшие не хотели жить.

– Чего не хотели?

– Жить, говорю, не хотели жить! Никитина заявляла одной из соседок о желании свести счеты с жизнью, и та всерьез опасалась за нее.

– Куда ж самоубийцы свои тела-то девали?

– Не знаю, слишком уж удивительно: все трое, почти в одно время, как по команде. И ни следа. Такого в жизни-то не бывает.

– В жизни бывает, Слава, чего и быть не может.

– Да! Тут еще один любопытный нюансик есть. Может, и ниточка-веревочка. Перед исчезновением все трое встречались, похоже, с одним и тем же человеком.

– Да ты что? Совпадают приметы?

– Совпадают. Высокий, брюнет. Волосы длинные, перехваченные в хвост. Типа художник такой. Серьга в ухе. В общем, запоминающиеся приметы. Вернусь – расскажу подробнее.

– И своих свидетелей давай сюда. Будем писать портрет «художника». Хотя волосы – это, Славик, преходящее, как любовь. Сегодня шевелюра в косичку, а завтра – лысая голова.

За окном особняка потемнело. Собирался редкий, но затяжной нудный дождь. Кроткий и Дымов потянулись к кофе. Антон Нилович при этом все поглядывал на какую-то телеграмму, лежавшую у него на столе. Потом, видимо, заметив заинтересованный взгляд Дымова, отложил ее в сторону, спрятал под стопку бумаг и начал рассказывать:

– Ни для кого не секрет, что львиную долю информации человек, как и все животные, получает в первые годы жизни. При этом у малыша на обработку информации тратится колоссальное количество энергии и времени. Для того, чтобы восстановить энергию, ребенок часто и много спит. Именно в этот период больших открытий все события особенно запоминаются, а время течет для него медленно. После двадцати пяти – тридцати лет кажется, что время начинает набирать скорость…