Кирилл Леонидов - Эксперимент

Кирилл не относился к числу тех людей, которые, видя чужую устроенность и пряча чувство зависти, начинали раздражаться, жаловаться на судьбу, ругать «этих новых русских» или обязательно искать какой-нибудь изъян: ну и что, что добротно, зато смотри, это же безвкусица сплошная! Он спокойно сознавал: да, это красиво, да, наверняка хозяева – воры, а, может, и похуже. Такие деньги законно не заработать никогда, даже если умереть на работе. Но все же, любуясь этой воплощенной в реальность мечтой, он искренне радовался, что есть люди, которые, в принципе, смогли «что-то реализовать». Да, он, как адвокат, хорошо знал их характер. Далеко не всегда худшие из худших, не лишенные многих талантов и способностей, они упорны и последовательны в достижении цели, бесстрашны в действии и сознательно готовы все поставить на карту ради больших возможностей, не жалея ни чужой, ни своей жизни. Они в равной степени достойны и больших денег, и долгой тюрьмы, и быстрой смерти. Дымов вспомнил еще об одной категории «борцов» за достаток на халяву, которые могли бы быть владельцами такого вот дома. Например, некто уговаривает богатого родственника дать ему заем, потом, как ребенок, наслаждается жизнью, забыв о долге или не желая вспоминать. Но вот настала пора возвращать деньги, а поскольку взять их неоткуда и надо отдавать уже приобретенное на них, становится мучительно, до слез жаль себя. Он прячет имущество, переводя его на свою супругу, дочь, зятя, у двери квартиры устанавливает телекамеру, не подходит к телефону, пишет многочисленные жалобы о преследовании и угрозах в свой адрес, распаляя собственную богатую фантазию. Он надеется, что его когда-нибудь оставят в покое и «его» имущество тоже. Кирилл однажды видел, как отчаявшийся кредитор вот такого должника, получив очередное пустое обещание о возврате долга, молча снял с того очки в золотой оправе и раздавил каблуком. Больше у кредитора аргументов не осталось, ведь российский закон должника любит: долговой тюрьмы в современной России нет и, наверно, не будет никогда. Потому что, как сказал один известный юморист, «если мы и испытываем оргазм, то исключительно только во время воровства». Можно ли порадоваться за вот такого «богатого»? А почему бы и нет? И порадоваться, и осудить, и …пожалеть.

Кирилл нашел на воротах, слева от двери, звонок, нажал на кнопку. Электронный голос попросил его представиться. «Дымов к Липовецкому», – коротко, с некоторым напряжением в голосе отрекомендовался он. Дверь автоматически открылась, и Дымов пересек небольшой двор, напоминающий почти сплошную клумбу из полевых цветов, вошел в незапертую дверь дома.

Дальше был коридор с приглушенным освещением маленьких изящных ламп, вмонтированных в потолочное покрытие. Стены были отделаны панелями из красного дерева, вдоль коридора на всем протяжении – любопытные картины с изображением завораживающего глаз серебряного или золотого света: то в конце мрачноватого, темного туннеля, то на звездном небе. Кирилл остановился: свет манил и радовал, на него хотелось смотреть. «Психотерапия…» – подумал он.

Двери были только в конце коридора. Две, одна напротив другой. На них значилось: «Липовецкий Аркадий Петрович, психолог» и «Кроткий Антон Нилович, кандидат психологических наук». Дымов смутился. Он не мог поверить своим глазам: здесь, видимо, сидели серьезные люди! Как все это расценивать?

Он заглянул в дверь Липовецкого. В кабинете небольшого размера никого не было. Здесь соблюдались все атрибуты современного рабочего места. Компьютер, оргтехника, набор отличных канцелярских принадлежностей, на полке небольшая картотека по алфавиту. Все здесь было белым-бело, рационально и чисто. И никого…

Другое дело, когда он вошел к Кроткому. Антон Нилович встретил его, сидя за столом напротив двери в белом халате с трубкой во рту. В отличие от стерильности кабинета Липовецкого здесь витали клубы табачного дыма, на столах пачками были свалены кипы каких-то бумаг, присыпанных пеплом. И никакой белизны уже не было. Все было в темных тонах. Комната представляла собой рабочий кабинет какого-нибудь средневекового ученого, древняя черная мебель наверняка являлась антиквариатом, имеющим музейную ценность. Дымов больше ничего не успел разглядеть, потому что Кроткий смотрел прямо на него, и нужно было начинать разговор:

– Кроткий Антон Нилович. Чем обязан?

– Дымов. Видите ли, три дня назад я был на кладбище, посетил могилу жены…