Аука: Бесполезная книга, или Сказки о просветлении для просветленных

– Вы не заблудились? – спрашивает мужчина, а мальчик по—взрослому хмурит лоб. Они словно вспоминают забытую роль. Вопрос банален и вроде бы уместен, хотя, как тут заблудиться, за спиной же дом. Но что—то шепчет внутри, что оглядываться не нужно, нет там сейчас никакого дома. Там и Мира-то нет.

– А куда вы идете? – не унимается мужчина, и мальчик уже похож на древнего ворчливого старика. Не дожидаясь ответа, они уезжают от тебя на дикой скорости. И ты вдруг понимаешь, что оба вопроса важны сами по себе и не привязаны к тому, где ты сейчас…

И ты вдруг чихаешь.

Слышен лай любимой собаки. И вот она— родная брошенная с лета солома под снегом. И запах свежего вперемешку с прелым.

Что это было? И было ли? Хруст снега под ногами. Это якорь и это нить Ариадны. По нему вернешься и из—за него же и заблудишься.

Сказка не просто рядом. Сказка всегда с тобой. Один неосторожный шаг в правильном направлении – и вот оно.

Невидимое. Рядом…

Ходить по снегу на цыпочках бесполезно. Все равно, снег будет хрустеть и выдавать тебя. Можно топать изо всех сил, можно скользить на носочках. Без разницы. Разве что немного изменишь мелодию издаваемого хруста. Но я подкрадывался на цыпочках. Под ногами похрустывало на разные лады, это бодрило. Где—то здесь был Тот, кого я выслеживал. И я очень надеялся, что Он не обратит внимания на какой—то там хруст снега.

– Кхе, Кху, Кхо…, – раздалось откуда-то сверху, и кто-то осторожно постучал меня по плечу. Это произошло так неожиданно, что я не успел испугаться. Мой страх удрал от меня быстрее тени, я даже видел, как он, стыдливо озираясь, скрылся за каким-то камнем.

Оставшись без страха, я посмотрел сначала на то, чем стучали по моему плечу. Это был коготь. Но не птичий. Но коготь. Думать о том, какой величины должна быть лапа, частью которой был этот коготь, не хотелось. А ведь лапа прицеплена к туловищу. И таких лап, как минимум, четыре.

– Сказочник? – Вопрос прозвучал оттуда же, откуда до этого слышалось покашливание. И тут со мной что-то случилось. Я словно бы подрос, или Мир вокруг под меня подстроился. Но коготь уже не казался огромным, а голос слышался так, словно говоривший был примерно одного роста со мной.

В сказках герои часто общаются с великанами, драконами, стихиями и прочими невозможно огромными созданиями. Никто почему-то не задумывается над тем, а как герою удается выжить после того, как ему что—то скажет великан? Это звуковой удар такой силы, как если бы с тобой разговаривала молния, находясь в паре шагов. Но герои целы и невредимы. И этому есть простое объяснение. Сказочная относительность. Она относительна даже относительно самой себя и поэтому с легкостью может сглаживать разницу в размерах, позволяет общаться, не утруждая себя знанием языка собеседника, и вообще творить многое такое, что, как кажется, сотворить невозможно. Та относительность, к которой мы привыкли, обычно что—то берет в качестве точки отсчета или эталона. И это очень ограничивает. Теперь, когда я все понятно и просто разъяснил, продолжим сказку.

За моей спиной был Змей Горыныч. Дракон аппетитно восседал за щедро накрытым столом. Во главе стола царствовал самовар, ведер так на триста, не меньше. Горыныч был почему—то с одной головой. Эта голова приветливо улыбалась. Но потом она вильнула в сторону, и за ней оказалась еще одна голова, явно моложе первой. Эта голова смотрела на меня с нескрываемым восхищением. Молодая голова качнулась и за ней показалась голова с очень мудрым выражением. Она смотрела на меня с деланным безразличием, она не ждала уже ничего нового от этого мира. Я заворожено ждал, но головы закончились.

– Ну? Ага? Эх… – одновременно произнесли головы.

– Доброго здоровья, – просипел я, постепенно приходя в себя. Я так и не мог понять, как это я умудрился не заметить Дракона, громадный стол и не почуять аппетитнейшие запахи, от него исходящие. Видимо, я еще был под влиянием привычной мне относительности, пока голос Горыныча не привел меня в чувство сказочной относительности.

– Чаю? C медом!!! Не обожгитесь, – гостеприимно пригласили меня к столу.

– С удовольствием, – я принял, уже ничему не удивляясь, блюдце с чаем, обмакнул кстати оказавшийся рядом блин в мед и отведал чаю. Да! Это был знаменитый чай Горыныча, настоянный на тысяче тысяч трав, высушенных под сотнями сотен ветров.

– Рассказывай! Сказку!!! Хоть что—нибудь, – попросили меня, как только мы обменялись дежурными новостями и отдали должное роскошным кушаньям.