Егор Киселев: Пригород мира

Отличное воображение Павла всегда играло мне на руку, при желании я мог в красках проиллюстрировать ему любые его мысли, какими бы фантастическими порой они ни казались. Это, собственно, и было одним из важнейших условий моего существования.

Он задремывал, подперев голову руками:

– Моими мыслями будут говорить миллионы, но все мои герои уже мертвы, – неслышно выдохнул Павел.

Помещение постепенно наполнилось духотой. Инициатива начала угасать, голоса постепенно смолкли, утихли студенческие шутки, запал мозгового штурма иссяк. Лишь временами комнату еще пронзал смех. Но он был уже не такой звонкий, как раньше. Впрочем, к этой истории еще можно будет вернуться. Тот день был очень символичен, и я, наконец, был услышан, но все это началось намного раньше. Все началось еще в школе.

Ему было тринадцать, когда он перешел в новую школу, в давно уже сложившийся коллектив. Сам по себе он не особенно отличался от сверстников, но по какой-то причине в классе его не полюбили. Он был умен и дерзок в своих совсем еще детских суждениях, хотя при этом был младше на год своих новых товарищей. Учителя сначала присматривались к нему, но, в целом, отнеслись к нему скорее прохладно. Он был отстранен от коллектива, зато всегда четко собран и прилежен. И хотя нельзя сказать, что ему не было равных ни в одной дисциплине, отнюдь, он с легкостью мог спорить с зазнайками-отличницами, хотя и не был при этом зубрилой.

Но обо всем по порядку. Конечно, Павел не был вундеркиндом. Он был обычным среднестатистическим (не нравится мне это слово) подростком. В его голову с раннего детства вложили понимание, что приказ нужно исполнять. И если приказ дан, его нужно выполнить любой ценой. Так воспитывал его отец. Хотя, воспитывал не то слово, скорее ставил перед фактом. Он был человеком военным, хотя воевал недолго. Во время одной из командировок он подорвался на растяжке. Ранение оказалось настолько тяжелым, что он долго лежал в госпитале, после ему пришлось уйти на пенсию и уволиться из армии. В этот момент глаза его совершенно потухли. Он так и не оправился от полученного ранения, тяжело хромал, а после выхода на пенсию, брошенный на произвол судьбы и вовсе запил. Были, конечно, реабилитации, попытки выскочить со дна стакана, но все они оказались тщетны. Временами казалось, что берег виден, что наступившее просветление может привести к окончательному выздоровлению, но на деле, жизнь текла от одного помрачения сознания к другому. Иной раз казалось, что все закончилось, что отец пришел в себя, иной раз он совсем никого не узнавал.

Из всех школьных дисциплин математика давалась Павлу с наибольшим трудом. Именно поэтому он знал в этой дисциплине больше, чем каждый в его классе. Никого из его одноклассников не учили так математике, как Павла. Он разбирал задачи повышенной сложности, корпел над задачниками и изучал школьный материал с опережением основной программы. Отец его был очень требовательным и за успехами сына в математике следил с особым тщанием. Сам Павел не знал, чего хочет от него отец. То ли того, чтобы его сын набрался ума и поступил в университет, то ли все это было затеяно из-за того, что Павел не хотел быть военным. Впрочем, от человека, теряющего рассудок, можно было ожидать чего угодно.

В пору, когда Павел переводился в новую школу, его отец крепко запил. И больше некому стало спрашивать с Павла о его успеваемости. Мать его занималась собственным делом, ее сил не хватало, чтоб следить за ним, она теперь полностью ушла в работу. Дело ее развивалось, поэтому они могли еще представить свою жизнь более или менее сносно.

Как бы то ни было, новая школа приняла Павла враждебно. Он не понимал, что вокруг него происходит. И мысли о том, что в новой школе может быть хорошо, были развеяны спустя первые две недели обучения, когда Павел впервые шел домой с разбитым носом. Но на этом дело не закончилось. Посягательства на его спокойствие продолжились систематическими драками, в которых, сначала Павел еще пытался защищаться, а после полностью сдал позиции, пытаясь найти любой способ, лишь бы избежать конфликта. Он не ждал помощи дома, никто из родителей не знал о том, через что их сыну приходилось ежедневно проходить.

Один раз Павел долго не решался зайти в дом. Он знал, что родители его не поймут, боялся отцовского гнева, выжидая на лестничной площадке, не пойдет ли отец за пивом, или на худой конец, может быть, просто ляжет спать. Такое бывало иной раз, но телевизор предательски громко работал, и Павел это отчетливо слышал, пока сидел на ступеньках и плевал от скуки себе под ноги, ожидая у моря погоды. Скрыть следы драки было тяжело. Лицо легко удалось оттереть, ничего кроме царапин не осталось, но кровь с белой рубашки отстирать незаметно было невозможно. К тому же нужно было ее еще незаметно снять и спрятать.