Алексей Дьяченко: Тринадцатый двор

В гараже у Павла Терентьевича был тот самый Гимнаст, о котором говорил Василий. Он же Леон, Лев Львович, – Юрин сверстник, друг детства и юности.

Павел Терентьевич жарил рыбу с луком в чугунной сковороде. На плите, в огромной эмалированной кастрюле, варилась картошка. И как встарь, поглаживая кота Лукьяна, старик Огоньков рассказывал очередную интересную историю.

– Жили мы в Коломне, под Москвой, – говорил Павел Терентьевич. – Отец мотался сюда на работу. Потом, в тридцать седьмом, и я переехал. Устроился на завод простым рабочим. Кожемякин был начальником цеха, директор был Плоткин. Но он вскоре застрелился. Потом стал Мягков. В том году были большие разоблачения. «Ежовые рукавицы». Ну и куда меня? В подвал, воду откачивать. Начальник цеха ушёл, а я взял и заснул. Скучно в подвале сидеть. Идёт начальница, спрашивает: «Ты чего?» – «Ну, а что я? Сижу здесь, как кукла, не знают, чем занять». Говорит: «Приходи ко мне».

– Домой? – оживился Лёва.

– В кабинет, – сверкнув глазами, чтобы не перебивал, продолжал Огоньков. – Прихожу к ней в кабинет, думаю, сейчас пилить будет. Говорит: «Садись». Сел. «Мне в кузницу требуется молотобоец». Руки у меня были крепкие, развитые… Первым мне попался дядя Коля.

– А что за работа? – Лёва возвратил вопросом Павла Терентьевича в канву повествования.

– Кувалдой бить по горячему металлу. Он тебе молоточком показывает, куда. а ты бьёшь. Тогда станков молотильных не было, только вручную. Кувалда у меня была двадцать два фунта веса. Аккуратненькая такая кувалдочка. Любил я её. Даже баловался. Заметила начальница, вызвала к себе. Говорит: «Слышала я, что ты балуешься. По холодной кувалдой бьёшь. Сколько раз ударишь по холодной кувалдой?».

– Это как? – поинтересовался Лёва.

– Пустая наковальня, ничего на ней нет, и бьёшь по ней кувалдой. Сколько сможешь ударить?

– Не знаю. А вы сколько ударяли?

– До двадцати четырёх раз. С размаху. По мягкому металлу – легче. Иной раз делать нечего, а здоровья много, и давай по холодной наковальне колотить. Начальница это увидела и спрашивает: «Паровозную ось перерубишь?». Говорю: «Перерублю, но только раскалите её». Понимаешь, зубило водой нельзя мочить. Бьёшь по нему, пока не затупится. А затупилось – выбрасываешь, берёшь новое. Зубило держат, а ты по нему бьёшь с размаху. И вот собрались: директор, начальник цеха, врач. Им интересно было посмотреть. Говорю: «Только близко не подходите». Не знаю, сколько, но сказали потом, что пятьдесят четыре раза маханул. Ось развалилась, и я свалился. Меня на носилки и – к начальнику в кабинет. Он закрыл меня там. Просыпаюсь, смотрю, – стоит спирт. Написано: «Спирт с водой. Пожалуйста, выпей». Потом приходит, говорит: «Иди домой. Вот тебе пятьсот рублей и отпуск». Я тогда на эти деньги два костюма купил, себе и жене. Ей – коверкотовый, а себе – бостоновый. И неделю отдыхал. А потом на кузнице мне надоело, специальности-то никакой. А я же – молодой человек. Ну и что решил? Пришел и говорю напарнику: «Давай, сегодня усердно поработаем». Поработали и я – бегом в заводскую поликлинику. Сразу в кабинет. Послушали, сердце, как овечий хвост, колотится. Дали мне справку. С этой справкой из кузницы освободили, поставили учеником на строгальный станок. Стали мне платить мало, как ученику станочника. Месяц работаешь, а платят среднесдельную, как за две недели. Как-то шли с работы, и я пожаловался другу: «Так и так». А он говорит: «А чего ты не свяжешься с ЦК профсоюзов? Ты же не с улицы устроился учеником, а по справке по здоровью». Поехал я в ЦК профсоюзов, там – Карнаухов. Здоровый такой мужчина. Спрашивает: «Ты в своём профкоме был? А в парткоме? Ладно». Берёт бумагу и пишет: «Платить ученические и среднесдельную. Карнаухов». Приезжаю, начальник на меня чуть матом не выругался.

– А тех, кто работал на станках, на фронт брали? – опять направил Лёва разговор в конструктивное русло.

– Брали, но не всех. Завод наш в июле сорок первого эвакуировали на Урал, в город Новая Ляля. Там и работали. Многих там похоронили. Хлеб выдавали по карточкам. Рабочим – по шестьсот грамм, а на иждивенцев – по четыреста. Потом война закончилась, завод вернулся на старое место. Поехал я в Германию за станками. Свой станок продольно-строгальный я из Берлина привез. Он две платформы занимал. А жили тогда в бараке. Пятнадцать лет с женой в бараке прожили.

– Про Германию расскажи.

– Да. Случилось это так. Сшили мне шинель на заказ. И с бумагой за подписью Сталина отправили в Германию. Дело в том, что завод «Телефункен» должны были демонтировать не немцы, а наши. Двадцать третья специальная рота. Немцев туда не допускали. Этой ротой командовал старший лейтенант Герой Советского Союза. Завод – радиотехнический, такой же, как и наш. И мы с завода всё оборудование вывезли, а стены взорвали. Но это они уже без нас сделали. Вроде как под бомбёжку попал, и спроса нет. В Берлине мы жили в генеральской гостинице. Но мы туда почти не ходили. Зачем ходили? Там каждое утро выдавали пачку сигарет.