Инна Шаргородская: Жизнь и приключения Гаррика из Данелойна, рыцаря, искавшего любовь

Сон этот через какое-то время повторился. И впоследствии посещал его не раз, всегда с необъяснимой силой волнуя сердце и вселяя в него отчаянную жажду чего-то неведомого, возможно, даже не существующего на свете.

Чудесный город Гаррик назвал про себя городом ангелов – ведь жители его умели еще и летать!.. Но об этом сне своем он не рассказывал никому, даже брату. Потому что не было таких слов в языке айров, которые могли бы хоть отчасти передать впечатления от виденного и хоть как-то объяснить переполнявшую потом сердце тоску по чему-то иному …

Жизнь наяву между тем текла своим чередом.

И в ней как раз все складывалось самым обыкновенным и объяснимым образом, именно так, как и следовало ожидать.

Переезд барона Ашвина с сыновьями в Вэ всколыхнул стоячее болото и оживил в памяти многих полузабытую историю найденного в лесу мальчика, которого вскормила олениха. А также все догадки, что строились некогда по этому поводу. Нетрудно догадаться, с каким жадным любопытством теперь на этого мальчика смотрели и с каким интересом обсуждали каждый его шаг и каждое слово.

Нетрудно догадаться, и как именно мог отвечать Гаррик на этот интерес и на каждый брошенный в его сторону косой взгляд…

– Отец Кахон говорит, ты давно не был у него на исповеди.

– Да? – Гаррик поднял на брата смеющиеся глаза.

– Да… и он просил передать тебе, что обеспокоен состоянием твоей души.

– Хм. Чем же моя душа ему не нравится? Я вроде не ворую яблоки у него в саду и не волочусь за монашками… Присядь-ка, – Гаррик хлопнул по скамье рядом с собой. – Поведай о причинах беспокойства святого отца во всех подробностях.

Ивин покорно сел.

– Все шутишь, – сказал он со вздохом. – Порой мне кажется, что я тебя совсем не понимаю.

– Как и отец Кахон, – снова хмыкнул Гаррик. – Что неудивительно, ибо речи мои не предназначены для слуха священников и детей. А ты у нас – и то и другое в одном лице. Хотя… – Он с преувеличенной серьезностью всмотрелся в лицо Ивина. – Борода уже растет!

Ивин схватился за подбородок, ничего там, конечно же, не нашел и залился краской.

– Ну тебя, – сказал смущенно, – я чуть было не поверил…

Гаррик усмехнулся.

– Да… – протянул он, откинувшись на спинку скамьи. – Сколько тебе уже, пятнадцать?… Того гляди, соперником мне станешь в амурных делах, и все мои девицы будут твоими. Хотя отец Кахон так заморочил тебе голову, что ты скорее исповедовать красотку начнешь, чем займешься с нею тем, чем положено!

Ивин покраснел еще сильней.

– Гаррик, прошу тебя!.. Не говори непочтительно об отце Кахоне, ибо он воистину святой человек. Болеет сердцем за нас, грешников, и когда бы не надежда удержать на пути праведном хотя бы немногих…

Гаррик перестал слушать.

Подобные речи Ивин вел достаточно часто, чтобы даже и барон Ашвин начал беспокоиться, не собирается ли его обожаемый наследник посвятить себя Богу. Младший Дамонт с детских лет отличался добротой и сострадательностью к ближним и как будто вовсе не дорожил ни светской жизнью, ни рыцарскими добродетелями. Его душа представляла собой благодатную почву для проповедей отца Кахона, в отличие от души Гаррика, который и теперь еще, достигнув двадцатилетнего возраста, был не вполне уверен, что является по происхождению человеком.

Впрочем, думал он об этом теперь гораздо реже.

– …Ибо суетная жизнь, которую мы ведем, не оставляет времени для благочестивых размышлений…

Гаррик тяжело вздохнул. Цвела весна, ласковый ветерок гулял по саду, осыпая братьев яблоневыми лепестками, кружа голову терпкими, свежими ароматами. И охота Ивину часами просиживать в душной церкви, рассуждая о святых и мучениках!

– …Просил меня поговорить с тобой. Он и вправду беспокоится о тебе, Гаррик. Если бы ты поддавался дурному влиянию своих друзей, это было бы одно. Но ты…

– Но я и сам способен сбить кого угодно с пути праведного, – перебил Гаррик. – Ты к этому клонишь?

Ивин хлопнул глазами.

– Я слышал эти гневные обличения от отца Кахона тысячу раз, – насмешливо сказал Гаррик. И забубнил, подражая голосу старого монаха: – Ты гуляка, дуэлянт, скоморох… Соблазняешь доверчивых юнцов на нечестивые забавы и подвиги… Пьешь слишком много вина и глумливыми речами разрушаешь веру не окрепших духом дружков своих в добродетель людскую и милосердие Божие… Зачем же мне, – добавил он уже своим голосом, – в очередной раз идти на исповедь, когда я нисколько не переменился и по-прежнему верен греху?