Владимир Колотенко: Хромосома Христа, или Эликсир Бессмертия. Книга четвертая

– «Б» – хорошая буква, – сказал Юра, – скажем, Таис Афинская…

– Она же просто гетера, – сказала Юля.

– Конечно, просто…

– Блез Паскаль, Бабель, Бебель, Бродский, Боткин, Берия, Бонч-Бруевич, Брежнев…

Потом были и Владимир Мономах и Вячеслав Ушков и Воланд,…

Жанна д’Арк! Жан Жак Руссо, Женевьева…

– Зеикаэлэмэнопэрэсэ… – протараторил Стас.

– Соломон, Семирамида, Сократ, Сенека, Спиноза Сен-Симон, Сент Экзюпери, Сталин, Стриндберг, Солоухин… – распинался Кристофер.

– Самуил Маршак, Солженицын… Слава Ушков, – вяло произнес Дик.

Все упражнялись в знании алфавита.

– Сашка! – вдруг выкрикнула Ия, – Сашку забыли!

Все посмотрели на неё.

– Какого ещё Сашку? – спросила Джина.

– Македонского, вот какого!

Ах, да!.. Да, конечно!.. Шурика… Разве?

– Да нет, не забыли, – заверил Алька, – мы его немного припрятали.

– А на «п» – Паганини, – сказал Бред, – вы Паганини забыли, друзья. И Башмета тоже.

– Рррррррррррррррррррррррррррр… – прорычал Стас.

– Теперь – «Т».

– Опять же – Таис… Тамара, Татьяна, Тоня, Тася, Тобосская Дульсинея, Таира, Тамила, Таисия, Тала, Тереза…

Это была пулемётная очередь!

Вдруг как капля в молчащий колокол: «Тинннн…».

– Тина…

Все звуки вдруг умерли, стихли…

– Тина, – ещё раз произнёс Жора, и все повернулись к нему, – Тинико!

– Тинико?

«Тинннн…» – бабахнула новая капля.

– Вот видите, – сказал Жора, – капля камень долбит! А Тина – наша главная капля! Не так ли? – Жора наклонился и заглянул мне в глаза. – Рест скажи…

Сказать было нечего. И без слов было ясно, что от Тины нам не отвертеться.

Я, убитый, молчал.

Эти капли не только камень долбили, но и мою бедную голову: «Тиннн…»!

– Может быть, все-таки Клеопатра? – настаивал Дик. – «Клеопатра» – значит «славная по отцу». Почему мы не можем позволить себе славить род фараонов по женщине? И какой женщине!

– Дик, отстрянь, – вяло произнёс Стас.

Дик встал с табурета, и требуя тишины, обвел всех нас прищуренным взглядом, и вдруг, поднявшись на цыпочки на чистом русском и на одном дыхании произнес:

– «Чертог сиял…».

Он задрал голову, закатил глаза, размашисто взмахнул правой рукой, словно давая волю своим словам, и сделав два коротких, но очень эмоциональных шажка, продолжал:

Мы, конечно же, были поражены не только тем, что «сердца неслись к ее престолу» или «Клянусь… О, матерь наслаждений, тебе неслыханно служу…», но и чистым русским Пушкина, и теперь ни у кого не оставалось сомнений, что Клеопатра попадет в список наших первенцев. Из семи Клеопатр, известных истории, мы выбрали самую-самую – Клеопатру VII Филопатру, ту самую, которая по словам Аврелия Виктора словами Пушкина произнесет свое: «Скажите: кто меж вами купит ценою жизни ночь мою?». Ту, кто стал украшением этой династии фараонов. Разве она так уж и славна добродетелями или небывалыми успехами? Или ее прославил вопиющий грех?

– Зачем тебе это? – вдруг громко спросил Стас, указав пальцем на ухо Вита.

– Что-что? – спросил Вит, выдернув наушники.

– Что там?

– Моцарт, Мо-оцарт, – сказал Вит, – сколько же можно слу-ушать вашу бббб-е-е-либерду!

Безусловно, нам стоило огромного труда из этого битком набитого знаменитостями мешка истории вытащить на свет божий и пустить в мир первую малую дюжину апостолов новой жизни. Мы понимали, что, давая путевку в жизнь, скажем, Македонскому или Гаю Юлию Цезарю и оставляя при этом за порогом жизни Аристотеля или Октавиана, мы возлагали на собственные плечи огромную ответственность за будущее планеты. Поэтому отбор был чрезвычайно жестким, если не сказать жестоким. Суровым!

Естественно, мы бы сами, без помощи машин, никогда бы не пришли к единому мнению. Юра, например, считал, что мир без любви был бы тускл и беспомощен, поэтому даже не мыслил его без Ромео и Джульетты. Почему беспомощен, он не объяснял. Жора из всех женщин, а их набрался добрый десяток, предпочел одну Нефертити. Далась она ему! Ни Клеопатра, ни Семирамида, ни Мерилин Монро ему не подходили. Даже Жанна д’Арк не пришлась ему по вкусу. Тина? Он просто, казалось, махнул на Тину рукой! На Тину и на меня! Оставив, казалось, себе одну Нефертити.