Иван Державин: Аморит, любовь моя. Возможное будущее России

– А здесь вы зачем?

– Видишь ли, среди нас, молодых, случайно или нет, не знаю, но больше представителей мужского пола. Девушек у нас меньше, к тому же они похожи друг на друга, как сестры-близнецы. Конечно, мы их с собой возьмем, но мы хотели бы вернуть облику наших детей первоначальные многообразие и индивидуальность, как у вас, землян. Чтобы они не были все под одну гребенку, а были высокие и низкорослые, тонкие и полные, блондины и брюнеты, бледные и смуглые, курносые и горбоносые, умные и в меру глуповатые, трудолюбивые и слегка ленивые. Но, конечно, у нас не будет уродов и дураков. Добиться такого многообразия со своими девушками – близнецами мы не сможем или нам потребуется на это несколько сот лет. Думали мы, думали и решили опять взять с собой девушек с Земли и только русских.

Его последние слова меня убили окончательно. Мной овладела жуткая апатия, я поняла, что это конец, равносильный смерти.

– И вы выбрали меня? – глухим голосом спросила я. От сухости во рту я отчаянно делала глотательные движения.

– Да, для первого опыта.

– Много вас здесь?

– Пока я один. Я как бы разведчик.

– И я оказалась подопытным кроликом из наших девушек. Почему именно я?

Я слышала свой голос и удивлялась, что еще могла говорить и соображать.

– Я понял смысл слов «подопытный кролик» и лгать не буду. В определенном смысле да, это так. Ты выбрана мной как женский идеал землянок и твоя кандидатура согласована с Комитетом молодых. На его мнение не повлияло даже то, что за это время ты успела потерять девственность. От результатов моих встреч с тобой зависит многое.

– Ну и как, ваш опыт со мной удался?

– Сказать да, значит, ничего не сказать. Он превзошел все мои ожидания. Во-первых, я влюбился. У нас уже давно забыли, что это такое. Во-вторых, близость с тобой не идет ни в какое сравнение с близостью с нашими женщинами, для которых это дело давно превратилось в еду, если не сказать, в обжорство. Их женский половой орган, превратившийся в овощную терку от частых контактов, недаром его у нас называют лоханкой, не способен доставить нам и сотой доли удовольствия, которое мы будем получать от вас. Я не поэт, могу лишь сказать, что наслаждение, полученное с тобой, не сравнимо ни с чем.

– Возьмите другую девушку, я вас умоляю. У нас много проституток, которые дадут вам наслаждения в тысячу раз больше, чем я.

– Все наши женщины – проститутки. Нам нужны такие, как ты, чистые, целомудренные.

– Но я люблю Глеба! – выкрикнула я в отчаянии.

– Я знаю, и это самая большая проблема для меня.

– Но вы ничего не сделаете ему плохого?

– Это исключено. В крайнем случае, я заставлю его разлюбить тебя.

– Каким образом?

– При помощи гипноза. Этим искусством мы владеем в совершенстве.

– Вы применили это искусство на мне?

– Да. У меня не было другого выбора.

Я подождала, не добавит ли он что-либо, но он молчал.

– Это насилие, – твердо сказала я. – Нет, это преступление. Самое страшное из всех на земле: заставлять человека делать что-либо помимо его воли, превращать его в послушного раба. Вы начали совершенствовать себя с преступления – выкрали наших людей. Вы о них подумали? У нас только фашизм был способен на это. Ваш прогресс – бесчеловечный, не гуманный. Вы хуже фашистов, если покушаетесь даже на чувства.

Он молчал. Я уже подумала, не исчез ли он. Однако на всякий случай, продолжала говорить.

– Вы хотите очеловечить свое общество, наделить аморитян нашими качествами и опять начинаете с преступления, выкрадывая наших девушек. Вы можете внушить мне животную страсть, сделать меня сексуальной рабыней, но заставить меня любить вас вы не сможете. Я люблю и буду любить только Глеба.

Я заплакала сначала беззвучно, затем, не сдерживая себя.

– Ты плачешь? – спросил он.

– Прикажете мне радоваться? – огрызнулась я.

– Перестань, а то мое сердце бьется не спокойно. У нас это не принято.

– Мне наплевать на твое сердце! – закричала я. – Бьется оно у него не спокойно! Я буду рада, если оно вообще остановится или лопнет. Проваливай отсюда на свой развратный Аморит, будь он проклят и ты вместе с ним! Тебе нечего здесь делать! Фашист несчастный!

Я вскочила с кровати и швырнула в него подушку. У меня настолько сильно закружилась голова, что я буквально упала на кровать. Мне стало жаль аморитянина, на кого я так грубо накричала. Я придвинулась к нему и положила голову на плечо. Он обнял меня и начал гладить волосы, как это делала моя мама. Я почувствовала, что засыпаю.