Ксения Сингер: Если Мельпомена выбрала тебя

Сработала привычка недельной жизни в одной комнате без условностей и обуявшая нас эйфория. Мы оба тут же разделись и с благоговением абсолютно голые устроились в бассейне. Потом, лежа на кровати, вдыхая ароматы благовоний, которые дымились по обе стороны ее в чашах, подогреваемых снизу горящими фитилями, державшись за руки, мы находились в состоянии полусна. Мне, полностью расслабившейся и наслаждающейся этими моментами райской жизни, казалось, я парю над действительностью, над событиями этих дней. Вдруг с периферии еще не вошедшей в транс части мозга пробилась простенькая мыслишка, что этого мгновения могло и не быть, как и всех последующих. Я вдруг осознала, что мы буквально висели на волоске от гибели. Мне стало ужасно страшно, когда я представила, что бабушка осталась бы одна с детьми, а Фриди никогда бы мне не простил, даже мертвой, что из-за меня погиб его любимый внук. А как бы страдали бабушка, Ларс, Яков, Юрген, Марта. Слезы у меня полились градом и я начала всхлипывать. Повернувшись к Рико, я увидела, что он ревет тоже. Мой друг, которого я подвергла такой опасности, мой друг, готовый поддерживать меня, не сомневаясь ни на секунду, не раздумывая, показался мне таким близким, таким родным. Как я могла им так рисковать? И в эту минуту не было в мире ближе и роднее никого. Мы с ним обнялись, крепко прижались друг к другу и стали друг друга целовать. Как и почему это произошло, я не могу ответить сама себе. Сознание было выключено. Было ли это обоюдное желание друг друга, которое прошло мимо наших голов, я не могу этого вспомнить. Но когда это произошло, мне вдруг стало так нехорошо и так отвратительно. Я стала скидывать с себя Рико, но он был весь в этой необузданной страсти, где участвовали только наши тела. Он никак не мог унять это ненасытное желание. Это невозможно было остановить. Я увидела его помутневшие полузакрытые глаза, которые мне напомнили Криса. Я собрала все силы и оттолкнула его, встала и вынесла чашки с благовониями на террасу.

Подавленные, обессиленные, голые, мы лежали на этой чужой кровати в этой чужой стране и думали о том, что сейчас каждый из нас предал не только кого-то того единственного, но и себя, но и нашу дружбу. Стало ужасно горько. Было стыдно смотреть друг другу в глаза. Потихоньку и эти эмоции улеглись тоже. Пришло спокойствие, погрузившее нас в сон. Когда мы проснулись, мы пообещали друг другу никогда не вспоминать о том, что произошло вчера, и мы простили друг друга, и поклялись, что это не повлияет никак на нашу дружбу, – мы останемся на всю жизнь верными и преданными друзьями. Но что-то в моем отношении к Рико порвалось. Это, наверное, зарастет, но о шрам этот я всегда буду спотыкаться. И неважно, что в произошедшем была, наверное, виновата больше я, чем он.

Три дня мы носились по острову, как очумелые. Плавали, загорали, лазили по деревьям, пробуя различные фрукты, которые удавалось сорвать с деревьев. Устав до изнеможения, мы плелись в гостиницу, где нам были опять несказанно рады, и вся процедура повторялась, кроме финальной части. Мы знали теперь, как с этим бороться: первое, что мы делали, придя в комнату, выносили эти чаши с зельем на террасу.

На четвертый день приехал Яков. Привез нам письмо от Джоя. У него дела шли успешно по пути выздоровления. В ближайшие дни он уже полетит в Штаты для дальнейшего долечивания, а затем в реабилитационную клинику. Мы тут же написали ему ответное письмо, где опять благодарили его за наше спасение, заверили его в нашей вечной дружбе с ним и пожелали полного выздоровления.

Последующие три дня я и Яков сидели в холле гостиницы до обеда над расчетами, а остаток дня все втроем бродили по острову. Но мысль, начав работать, уже не прекращала свою деятельность и время от времени, прервав созерцание местных красот, мы с Яковом начинали дискутировать и останавливались, рисуя на песке схемы систем сенсоров и программы для их обратной связи.

В какой-то момент я поймала на себе взгляд Якова. В нем была и грусть, и тоска, и отчаяние, и на губах усмешка. Его взгляд, поток его таких сложных эмоций, вывели меня из внутреннего равновесия. Сидя в нашей комнате перед ужином, ожидая, когда Рико освободит туалетную комнату, я подумала, что, может, Якову посоветовать убрать вазу с ароматами из его номера. Но он же не Рико и не Джой. Сам большой, вернее старый, разберется.

Это был наш последний ужин здесь. На следующий день после обеда мы уезжали. Мы кончили есть, нам принесли какой-то необыкновенно вкусный напиток. Яков тепло произнес: