Сдержался Стражин, не накостылял по шее Рантову. Только прочёл про себя молитву-оберег, как учила родная бабушка Аня. Не стал ввязываться в грубый скандал, а то и драку. Все ж тот старше лет на десять. Вальку он вообще недолюбливал. На то у него были причины. Год назад на имя Виссариона в редакцию поступило необычное письмо. Некая Александра сообщала, что читает все его статьи, с упоением. И она, когда Стражин приходит в цех деревообрабатывающего комбината брать у кого-то интервью, от волнения не знает, как ей быть, и убегает, куда глаза глядят. В конце послания девушка приглашала Стражина придти в субботу на свидание в городской парк. В конверте лежало фото. Со снимка открыто глядела миловидная девушка. На обороте надпись: «кого л-ю, тому дарю». И карандашом приписка: «Я буду на пятой скамейке от качелей, возле большой берёзы». Письмецо вывело Виссариона из душевного равновесия. Прямо гром среди ясного неба! Ну, как же! Первое объяснение в любви! Причем, самой девчонки. Это не просто пикантно, это захватывает, манит. Перечитав строки эпистолы, он невольно подметил погрешности стиля, шероховатость изложения, некую навязчивость, свойственную скорее натурам грубоватым, чем тонким. Но в целом послание написано искренне. Это и сбило поначалу с толку молодого газетчика. Сперва, опешив от неожиданности, ему подумалось, а вдруг и вправду в него влюбилась эта девушка. «Чем чёрт не шутит, – размышлял он. – Что я, образина какая! Нормальная внешность. В меня разве нельзя втюриться?!» На самом деле. Разве Виссарион, молодой пышущий здоровьем, порядочный человек, симпатяга, неплохой журналист, в душе эстет, не достоин любви? Почему бы и нет. Кто из нас в молодости не мечтает о любви возвышенной, чистой, прозрачной, как струи лесного родника. О такой любви, чтобы самый неприхотливый придорожный цветок, пусть и пыльный, казался самым чудесным в мире, чтобы мираж-мечта обрела горячую плоть и кровь, чтобы любовь была без оглядки. От облика той незнакомки веяло детской непосредственностью, лишь что-то неуловимо печальное читалось во взгляде, полурассеянном, полупристальном. Отчего-то в душу Стражина вкралось сомнение. Интуиция? Может быть. Уж очень профессионально для Сетарда сработан снимок. Такой портрет не по силам любителю, да и городскому фотоателье, не баловавшему горожан качеством фотографий. «Не приложил ли руку Рантов? – внезапная догадка осенила Виссариона. – Нет. Это же по-настоящему подло», – отбросил он эту мысль. Для подобного розыгрыша нужен повод, а Стражин его не давал, не тискал редакционных девчонок по углам, как некоторые. «Неужто письмо подмётное? – маялся Стражин. – Без помощи наших литрабынь Рантов и строчки на бумаге не выдавит из себя. Не дано это ему».
До субботы оставалось два дня. Виссарион извёлся: он то сомневался в искренности объяснений писавшей, то верил каждому слову, то подозревал в проделке Вальку. Стражину простительно подобное завихрение мыслей. За всеми его размышлениями была жажда молодого сердца познать настоящую большую любовь, и, вместе с тем, боязнь её прихода. А вдруг это ошибка! Велика и боязнь грязного вмешательства в его жизнь. Как журналист он всякого наслышался о некоторых «сударушках» и их повадках. Струны его души пока не окрепли, чтобы петь весеннюю песнь любви, им ещё предстояло повременить. Набраться мудрости? Впрочем, мудрость уготована людям старшего возраста. Собравшись с духом, он показал письмо и фото девушки бабе Варе, сказав, что сомневается в подлинности всего этого.
– Ой, каков паршивец! Это точно Саша. Через три дома от меня жила. После восьмилетки поступила в профтехучилище, старики её, люди простые, зарабатывали крохи, не могли дать ей образования. По просьбе её родителей Рантов и сделал фотку, на память о новой жизни. А тем летом поехала она с парнем кататься на моторной лодке. Видно не судьба: лодка опрокинулась, Саша ушла в волны, а паренёк выплыл. Вот как бывает, а такая была голубушка, – жалостливо закончила баба Варя повествование.
Посидела, повертела письмецо в руках, помолчала. Потом сердито выговорила:
– Какой Валька срамник. Уж годы бегут, скоро облысеет. Разве этак шутят. Чисто нехристь. Видать, в отца пошёл. Тот был в здешнем лагере надзирателем у зеков. Говорят, лютовал. За это люди после отсидки сполна ему выдали, хоть жив остался. А эту писульку Рантову помогли состряпать наши дивы. У, вертихвостки!
Тогда чудом ушёл Валька от взбучки: выпала ему срочная командировка на пески к рыбакам, делать фоторепортаж о будущем орденоносце. Убрался из города подальше от оплеухи, что готовил ему Виссарион, и от городского субботника. Весь Сетард вышел в порт помочь речникам разгрузить баржи с картошкой, капустой, морковью, луком, с продуктами разными. Зимовка долгая, а кушать всем охота. Всё это, и прошлогоднюю поездку на остров Тихий внезапно как-то остро, по-новому пережил, перечувствовал Стражин. Не мил показался ему тёплый денек. А Рантов продолжал смеяться, шутить злобновато над бабой Варей.
Читать дальше