Евгений Рудаков-Рудак - Радиация сердца

– Тут я сам соображаю, Нюра, – промурлыкал в ответ голос.

Такое Ваня видел впервые. Не в смысле, что он впервые увидел, как дядька с теткой милуются друг с другом, этим никого не удивишь, с малолетства вся местная детвора хорошо знает, что такое «шкворить». Старшие эти сведения передавали младшим просто и доходчиво, по мере их подрастания: – У телеги есть дышло, которое крепится к ней шкворнем, который и придает нужное направление при поворотах. Прямо так и говорили, что, если мужик «зашкворил» бабу, к примеру, папка мамку, по настоящему, так никуда она не повернет на сторону. Так и говорили, и стар и млад: – С хорошего шкворня, запросто не соскочишь!

Часто в избе на печи лежат дедка с бабкой, они и сами не промах повошкаться в сумерках, особенно в долгие зимние вечера. Слышали, как бабка, бывало, ворчит: «Куды, да отстань, охальник. Да, куды ж ты! Ох, царица небесная, прости нас, Христа ради». А дед одно: «А чё, мать, поскребём по сусекам, глядишь, и колобок замесится». А в избе, вдоль по лавкам, трое, а то и все четверо детишек эти страсти на свой лад под одеялом шепотом пересказывают. И что характерно, всегда подсмеиваются над дедом, как он карячится с ломотой в костях, со старыми ранами, ещё и головой потолок подпирает. Бабка – дело святое, она всегда вроде, как бы, не при чем, её всегда к пострадавшей стороне относили. Или ещё: только полная бестолочь не догадывается когда отец с мамкой затевают шепот и пыхтеть начинают, – благое дело всегда на виду, как не старайся его укрыть. Бывало что в азарте, и одеяло сползет, и спинка у кровати отскочит, а отец нипочем не остановится, доказывает, что он сейчас главнее. Но смешнее всего, когда они губами друг дружке в губы вцепятся, это чтобы с кровати не свалиться, что ли… Аж до крови бывало губы себе трепали. Умора!

А тут… черте что! Ваня никогда еще не видел, чтобы вот так, по-скотски, чужой дядька Федор его родную тётку Нюрку «шкворил», как кобель сучку! «А если они склещатся! Он её на своем «шкворне» по улице будет тащить, да? Умора! Над собаками народ и то смеётся, а тут… ой-ёй! А еще мама Марфа сказала, что эта шалава его родная мать. Не. ет, Нюрка не моя мамка!»

Ваня был мальчик впечатлительный и от того что он увидел – у него закружилась голова. Он сел на землю и заснул.

Очнулся он от громких криков и от ощущения, что летает – то вверх, то вниз. Он приоткрыл глаза и увидел, что жена зоотехника, тетка Мария, вцепилась одной рукой и таскает за волосы голую тётку Нюрку, да ещё и пнуть старается посильней. Другой рукой ухватилась за рубаху Фёдора, чтобы не сбежал, и тоже старалась ногой попасть – куда-нибудь, побольней. А Федор одной рукой держал Ваню и прикрывался им от жены, другой поддерживал свои штаны, которые всё время падали. На крики сбежались соседские бабы и встали кружком, руки в боки, смеялись от души и подзадоривали, кто во что горазд, то подругу Маню, то кобеля Федора.

– Бабоньки, так это же Нюрка, дочка Марфина! Явилась, сучка, без вести пропавшая, навоевалась.

– Ей в городе мужиков не хватило, да! Или там на таких не смотрят после войны?

– Федя, штаны не держи, брось их к чёртовой матери, мы и сами друг за дружкой раком встанем!

– Ну, гля, девки, у неё штоль, мандель поперёк, не как у нас, что он позарился!

– Манька, ты у этой прошмандовки волосья не токо на голове, но и по самому низу прореди, ишь, как раскучерявились!

– Никак завивку для завлечения сделала!

– Федька, тебе своих мало, кобелина! У наших баб, у каждой второй мужика убил немец. Мы тоже желаем за шкворень твой подержаться. Предатель ты, и враг народа, Сталина на тебя не хватает!

– Манька, раз он у тебя такой жеребец, мы на него график на неделю, а то и на месяц составим. Мы тоже по собачьему хочим пособачиться! Склешшимся, так пусть на себе нас таскает, может сподручнее будет на ферме работать, он сзади, мы спереди!

– Чужих, значит, подавай ему, а свои страдай! Или жалко кобеляку, Мань?

Жена Федора изловчилась и как-то затолкала изгвозданную Нюрку снова в баню, правда, упустила при этом Фёдора, и закрыла дверь на щеколду.

– Мань, меня первую ставь в график на Федьку, раз он теперь зоотехник по манделям. Я трудом за всю войну заслужила.

– Ты совесть-то поимей, Фроська. У тебя свой шкворень дома лежит!

– Так и я к тому, Мань. Он – то лежит, то висит на заборе. Его шкворнем токо мешок завязывать. Как привезли мужика из госпиталя, так ни разу путём не оприходовал.

– А., и… и, ну и чёрт с ним!., составляйте бабы график, – всплеснула руками жена Федора. – И если он, вражина народа нашего бабского, нарушит график, самолично его за шкворень и подвесю! По моему суду и по нашему следствию! Чтоб всё честно, по-советски! Мужикам и бабам у нас равноправие!