Евгений Рудаков-Рудак: Радиация сердца

– Шалава ты! Ну и где он теперь, Володька, тот, отец Ванькин родной?

– А..а, не знай где. Может и убитый давно. Чего мне испить довелось, того здесь вы не испытали.

– Куда уж нам здеся, в тылу. А с виду ты… так и ничего дочка. Снаружи, так для тебя вроде и войны не было. Не сравнить с нашими бабами.

– Так я научилась марафет наводить, не хуже артистки, потом покажу. Ой, как многому научилась я на фронте, мама.

Я теперь любого мужика, ну любого мне не надо, не то что голыми руками, одной правой ляжкой хильну, одним левым глазом моргну, – Нюра выгнула спину, даже грудь подпрыгнула, отставила правую ногу в сторону, качнула бедром и прищурила глаз. – Сыно… ок, иди к мамочке!

Ваня с любопытством выглядывал из-за печки и не понимал, почему чужая тетка зовет его родную маму Марфу мамой, а его сыночком. А Нюра достала из фанерного чемодана что-то красное и развернула.

– Ну, иди ко мне, сынок, ты что, не узнаёшь свою родную мамочку Нюрочку? Я тебе пальто новое привезла.

Она встряхнула, расправила, и оказалось, что это ярко-красное зимнее пальто. Подошла и набросила на сына. Пальто было велико и свисало с худых плеч до пола.

– Как оно тебе хорошо!., в аккурат на вырост. Года на три, а то и на все четыре хватит. Ну, поцелуй свою мамочку, сынок.

Ваня растерялся от такой наглости незнакомой тётки, уронил пальто на пол и прошептал:

– Ты тётька и всё, а мама моя, вот она! – он ткнул пальцем в живот маме Марфе. – И пальто это девчоночье, красное!

Он прижался к маме Марфе, которая вытирала кончиком косынки глаза. Тетя Нюра тоже… хлюпнула носом и вздохнула.

– Ваня, сыночек! Это всё война, она проклятая.

Ты поймешь когда-нибудь. Смотри!

Она высоко подбросила на ладони огромный, с кулак, голубоватый кусок сахара.

– Это тебе. Бери, сынок, не боись. Я специально у продавщицы для тебя выбрала, побольше. Можешь сам хоть весь съесть.

Ваня не удержался от соблазна – не каждый день перепадало такое, взял сахар и повернулся к маме Марфе.

– Ма, а пускай дед Миша поколет его на самые маленькие кусочки, нам надолго хватит чай пить.

– Мамочки! Тятька мой не родный живой!

– И тятьку вспомнила, надо ж.

– Не знаю, поймешь когда меня, мама.

– Пойму я или не пойму… Ты Ване объяснить смоги, а я как-нибудь.

– Пусть вырастет сначала. А где тятька? Я уже знаю, что он вернулся с фронту. Плохой он, сказали.

– Ушел еще утром в райцентр, работу какую нито выпросить. Только в пастухи его берут. А какой он пастух, задыхается. Вся скотина разбежится.

– Не имеют права не взять. Он же воевал!

– В плену он был долго. А как освободили, так сразу в тюрьму отправили. Кто в плен попадал, тех, говорят, предателями народа посчитали. Он был такой больной, стоять не мог. Его в лагере узнал какой-то местный начальник, в одном полку начинали служить вместе, вот он и рассказал кому-то, что Михаил даже геройство какое-то в начале совершил и его к награде представляли. Мир не без хороших людей, да только пересмотра дела не было из-за плена. Домой помирать отпустили и на том спасибо, шибко плохой был. Так и остался предателем, по-ихнему. Мордовали его.

– Никакой бумаги оправдательной не дали?

– Никакой. Тот самый начальник на свой страх отпустил, за то что Михаил спас его от смерти в бою. Два месяца пролежал ни живой, ни мёртвый. Его бы лапшичкой кажин день со сметанкой, а у нас лепешки из отходов с лебедой, да гнилая картошка с тыквой. Молока Зорька наша старая дает два литра на четыре рта, а у моих проглотов один глоток со стакан.

– А когда он ушел райцентр?

– Утром, с петухами.

Нюра забегала по избе, всплескивая руками. Она любила своего отчима с детства, и он выделял её, даже из родных детей, за ласковый нрав и доброту.

– Это мы его, выходит, встретили километрах в пяти отсюда. Старик худющий, в солдатской шапке и с палкой?

– Он, кто ж еще такой у нас, с батожком.

– От зараза я, тятю нашего не узнала! Ну, сама же знаешь, мама, он мне всегда как родной был. А мне еще попутчик сказал, что это мой папаша, а я только хмыкнула, как же, тятя! Наш-то, красивый и сильный был. Его что… даже отвезти было некому, да? Как же он дойдет?

– Да так и… За день до райцентра потихоньку пёхом и дошкандыбает. Председатель лошадь не дал, предателю, сказал, не положено, так-то. Председатель, он ничего, он бы может и дал лошадь, да донесут на него самого. Ноне и не поймёшь у нас, кто кукишь в кармане держит.

– От, подлюки! – Нюра оглянулась. – И куда ему в районе?

– Сначала надо в НКВД отметиться, а сколько там мурыжить будут – не знаю, потом в райком. Он же до войны у нас партейный был, даже грамоты имел, может они помогут. Сама ты надолго? Как добралась такую даль?