Порфирий Лавров: SOLNЦЕЛЮБ. Шесть повестей для кино

Все взвилось и полетело клубящимся столбом вверх!

Деревья еще посопротивлялись немного, но и они, с корнями и землей, устремились вдогонку. Улица встала на дыбы. С домов послетали крыши. Обломились кверху балконы. Треснули и разрушились фундаменты.

Когда все это унеслось, а Женька осталась стоять, открылся лысый кладбищенский бугор.

Мертвые держались дольше всех: кладбище поднялось последним.

Из-под каменных и металлических обелисков и памятников вышли гробы и распахнулись!

Мертвецы встали в них, как венецианские гондольеры, – и так, дружной флотилией они двинулись вверх, в свой новый и действительно последний путь.

Шар пожрал всех!

И растаял в первых утренних лучах…

– Не бойся, – снова сказал Коля. – Один единственный день. Он уже прошел. Больше не будет.

И Женька поняла, что это наступило их первое утро после Судного дня.

– Спаслись, значит! – сказала Женька…

…и проснулась! Или очнулась? Одним словом, она была у себя в комнате – лежала на не разобранной постели, а котенок Кузя облизывал ее мокрую щеку.

Женька вышла на участок. Сегодня он был усеян бутылочными осколками, объедками и прочей дребеденью; мусорные баки лежали опрокинутыми и додымливали остатки вонючего дыма; над всем этим трудились и размножались мухи. («Какая гадость!» – сказал один из авторов, и другому пришлось добавить: «Даже солнце отвернулось от города и светило в степь».) Женька пару раз ширкнула звонкой метлой и остановилась. Размахнулась – и забросила инвентарь на середину площади. Сорвала с головы колпак – и… услышала аплодисменты!

Парень стоял на углу столовой и был трезв.

– На «бис», пожалуйста! – попросил он.

Женька кивнула, подобрала метлу и зашвырнула ее еще дальше – в кусты. И повернулась, ко всему готовая и на все согласная. Парень пошел к ней через грязную площадь, улыбаясь и не скрывая своего восхищения:

– Праздник освобожденного труда!

Женька была настроена иначе.

«…прости и отпусти, и дай волю уехать из невыносимого места!»

Они пришли в Женькину комнатку…

Он говорил – просил и умолял, звал с собой в Москву и обещал, обещал, обещал – и обнимал ласковыми своими руками.

Женька согласно кивала – и плакала, плакала, плакала, покорная и послушная; и вспыхивала ненасытным огнем! – жадная и не насыщаемая, проснувшаяся, как ей чудилось, от долгого летаргического заблуждения.

Потом снова наступила расколдованность, – и повторился Страшный суд и новое спасенье.

Ушли несколько дней, и Женькина душа вроде бы укрепилась в воле уехать. Но только «вроде бы». Внутри у нее сейчас трепыхался слабенький фитилек веры – нашлись, значит, неугасимые угольки под вековой золой! – и этот огонь вязал ее по рукам и ногам своей как бы очевидной беспомощностью. Да и как уехать, когда все теперь пело и поминало про ее прежнюю любовь – будто и не было всех этих лет! – и смотрело снисходительно на женскую ее минутную слабость?

Как же теперь уехать – куда? зачем? к кому? К этому мальчику – маму его пугать? Не смеши! Кожу на роже менять? Так это твоя рожа – точно такая же, как и душа: наполовину кислотой сожженная. Душу-то не поменяешь, ее только вынуть можно – а это страшно… (Конечно, страшно: авторы замечали иных, которые вполне уживаются со своим телом без помощи души – очень страшные люди! Они и есть настоящие неодушевленные предметы! Эти уникумы – такие предметы, например, как… Сходу и не припомнишь – так много души разлито в мире! Ага, вот: они похожи на гробы и могилы – «врата смерти», за которыми вроде бы дыра черная, прорва пустого пространства и времени, но настолько пустого, что вся эта прорва может быть сведена в одну мизерную точку, где не поместится даже хвостик от живчика. Черные гробы! А? Каково?… Ох, уж этот Лавров!)…и сколько латочек ни наклеивай, под ними все останется по-старому и на лице, и в душе. А маска Женьке не нужна – колпак надоел! Чего прятаться? От пыли активной? – так она давным-давно в нутре сидит. От людей? – да они и так все про тебя знают. Но…

…надо же что-то делать! что-то придумать – чтобы не жалеть потом о несовершенных поступках («ах, если бы… да кабы!») и не кусать локти себе и окружающим (когда все кругом виноватыми окажутся).

И Женька придумала…

Женька собирала чемодан, когда в ее комнату робко вошла Лейла. Синяк под левым глазом делал ее лицо особенно несчастным, но Женька не выказала никакого сочувствия по этому поводу, сказала в сердцах: