Елена Золотухина-Аболина: Золотой глаз. Эзотерическая сказка в девяти историях

– Привет, Ромул, – сказал он, и Рома все понял, сам не зная, как, – я давно тебя ждал.

– А почему Ромул? – растерялся Рома, – я Рима не основывал… Зовите меня Юнгой, меня так все зовут, – он глубоко вздохнул от волнения, – а вы – сэр Обри?

– Ну уж прямо-таки сэр… Зови меня просто Обри. Ты же знаешь, я ушел в другой мир молодым, мне только-только двадцать пять исполнилось. И потом, все художники – братья. Ты же будешь художником?

– Не знаю, – сказал Рома, – я еще не учился этому. А говорят, надо с детства учиться, – повторил он слова своего дедушки.

– Ты научишься, – Бёрдслей посмотрел на него весело и как бы оценивающе, – у тебя здорово получается. Только не слишком увлекайся как я мифами, как это было со мной, – ох уж эти мифы! И я все фривольные рисунки потом велел уничтожить, пусть твоя родня не опасается, что ты здесь пойдешь по моим стопам… Лучше рисуй настоящее, то, что видишь. Вот, гляди, какой выразительный типаж с черной собакой!

Рома оглянулся. По дорожке мимо них гордо шествовала Кларисса Петровна, ведя на поводке черного пуделя. Она в упор смотрела на Бёрдслея в его нелепой старинной одежде как смотрят на какую-то сомнительную диковину, смотрела надменно, холодно, свысока, вероятно думая, что это какой-то фигляр, которого лучше обойти стороной.

– У нее что-то не так с душой, она вся высохла изнутри, – озабоченно произнес Бёрдслей, и в это время Кларисса Петровна поравнялась с Ромой, который старательно поклонился и поздоровался с ней, но она удостоила его лишь беглого едва заметного кивка. А когда Рома вновь повернулся, Бёрдслея уже не было…

– С кем это ты стоял? – спросила мама, которая к тому моменту уже обсудила с подругой все последние косметические семинары и оказалась рядом, – такой интересный молодой человек с одухотворенным лицом? И еще Кларисса Петровна тут мимо вас проходила?

– Это учитель из художественной школы, – немедленно нашелся Рома, и на самом деле это было почти правдой…

И вот с тех пор Роме не давал покоя вопрос: если мама видела Бёрдслея, видела ли его Кларисса Петровна? Кто вообще еще мог его видеть? И, мучимый своим любопытством, Рома решился рассказать в сочинении на вольную тему этот необычный эпизод в парке. Ну, в конце концов, пишут же люди фэнтези и всякую фантастику! На вольную тему можно и фантастику написать, а расхвалить рисунки любимого художника было для Ромы одним удовольствием… И он, не послушав маминого совета писать об отдыхе, принялся излагать историю этой немыслимой встречи, заменив в тексте Клариссу Петровну на выдуманную Анну Ивановну.

В день объявления оценок Кларисса Петровна пришла в класс чернее тучи, и у нее не было настроения шутить, пусть даже иронично. То, что ее что-то гнетет, видно было сразу. Она некоторое время ходила туда-сюда вдоль доски и стола, на котором горой лежали исписанные листки, а класс, присмирев, испуганно следил за ней десятками настороженных глаз. Потом Кларисса Петровна остановилась, вскинула голову так, что длинная челка взлетела вверх, обнажив лоб с двумя резкими вертикальными морщинами между бровей, и подняв тонкий палец с длинным ногтем указала на Рому.

– У нас произошло неприятное происшествие сказала она, – Роман Матросов бесстыдно списал свое сочинение из какой —то чужой книги. Я не знаю, что это за книга, но он сам не мог это написать, – Кларисса Петровна даже притопнула, – Это совсем не детский текст, к тому же наполненный какими-то бредовыми идеями, ожившими мертвецами, больной фантазией. Я ставлю ему двойку за ложь и плагиат, – и она враждебно сощурилась.

Рома, не ожидавший прямого нападения, ужасно удивился. Он как бы даже сразу не обиделся, потому что подумал, что Кларисса Петровна чего-то не поняла. И вообще дедушка всегда говорил ему, что не надо чужое раздражение сразу принимать на свой счет, может, у человека живот болит… Он медленно поднялся со стула и сказал, чуть дрогнувшим голосом: «Я не списывал. Можно на антиплагиате проверить. Я сам написал. Это… Сказка».

– Ты мог списать из старой книги, которой нет в Интернете, – отрезала Кларисса Петровна, – а если ты написал это сам, – она возвысила голос, – то тебя надо отвести к врачу. К психологу. К психиатру. Но ты не мог этого написать. Это для тебя… слишком умно. И слишком безумно!

«Мы для нее как тараканы», – вспомнил Рома Настино замечание, и вдруг подумал, что Кларисса Петровна не только видела Бёрдслея, она его и услышала… И понял, что она не простит ни его, Рому, ни графика Х1Х века…