Елена Золотухина-Аболина: Золотой глаз. Эзотерическая сказка в девяти историях

«Украшения – это пόшло, – настаивала мама. – у одной моей клиентки, – она совсем девчонка, – сплошь золотые серьги чуть не с кулак величиной, а цепи на шее толстые – как у собаки во дворе, и при этом – никакого вкуса!» Рома посмотрел на маму и увидел, как в нежно-золотистой ауре вокруг ее головы прямо в воздухе висит, чуть колеблясь и подрагивая, крупный изящный перстень… Ой, как бы ни с бриллиантом… Граненый камень, схваченный узенькой оправой так и сиял, а по оправе располагались камешки поменьше, похожие на крохотные капли росы, и они тоже горели разными цветами…

И тогда неожиданно для самого себя Рома вдруг открыл рот и сказал немножко хрипло и, как ему самому показалось, довольно грубо: «Ну что вы тут все хвалитесь и хвалитесь… Дед,

вон, «Шампанского» хочет, а маме перстень нравится. Алмазный. А говорите, что не надо ничего… Сами себя обманываете.»

Мама вспыхнула. Дед нахмурился. Кошка Элизабет, чуя приближение скандала, тихо юркнула за дверь.

«Что ты выдумываешь! – гневно сказала мама, что за безумные фантазии! Ты совсем распустился! Думаешь, если у тебя день рождения, то можно говорить, что угодно?»

«Это не он распустился, это ты его распустила, Тася, – сокрушенно промолвил дед, – много позволяешь. Чем хочет, тем и занимается, куда хочет, туда и ходит, что хочет, то и смотрит… Ишь ты, старших судить надумал! Яйца курицу не учат, – добавил он и грозно поглядел в сторону стеллажа, где стояли художественные альбомы, – Художник от слова „худо“! Ты опять нашел ключ и смотрел альбом Бёрдслея? В твое возрасте этого делать не положено.»

Бёрдслей был английский художник 19 века, который рисовал пером, Рома глаз не мог оторвать от его завораживающих графических набросков на библейские сюжеты, от его Саломеи, Пьеро, чертей… Он хотел рисовать также. Недаром альбом этого художника выходил под названием «Шедевры графики»! Правда, у Бёрдслея было много не совсем пристойных картинок, и дед считал, что Роме смотреть их рано и что автор вообще был «странный малый», потому он прятал ключ от стеклянной дверцы, за которой стоял альбом. Бедный дед! Он не принимал во внимание, что можно зайти в Интернет и найти там сколько угодно этих рисунков! И потом он вообще представить себе не мог того, насколько его внук был знаком с творчеством «гения миниатюры», да и с ним самим…

– Ты нас огорчил! – сказала мама, – ты ведешь себя как невоспитанный человек. Даже если ты что-то думаешь, вовсе не обязательно это тут же сообщать, – упрекнула она, – Но откуда у тебя вообще такие мысли? Ты полагаешь, что твои близкие – лицемеры?

Рома хотел было ответить, но дед его опередил.

– Это, Тася, ему наши подарки не понравились, – сказал он, – Ну, ничего не поделаешь. Ключ от стеллажа я забираю. А ты, Тася, забери ключ от двери и пойдем, проводишь меня. А Роман пусть посидит дома и подумает над своим поведением».

Так сказал дед, они с мамой оделись и ушли в снежный февральский вечер, сердито хлопнув входной дверью, а Рома остался один с набором инструментов, гуашью и своим глубоким недоумением. Он как бы даже не был особенно огорчен размолвкой с родней, словно она осталась где-то в отдалении, он чувствовал себя странно, и хотя обычно почти никогда не смотрел телевизор, взял пульт, залез в кресло и нажал на «плэй». На цветном экране появились люди. Вокруг головы каждого из них был нимб – большое световое пятно круглой формы, и в этих колышущихся пятнах Роме виделись разные разности.

Вот ведущий политической программы, серьезный хмурый дяденька с бритой головой бубнит-рассказывает об очередных международных проблемах, а над головой у него почему-то курсирует туда-сюда большая собака и за ней бегает маленький мальчик. Вот женщина дает интервью, улыбается, немного сбивается, а вокруг нее почему-то крутятся числа, цифры складываются и раскладывются, так что Рома подумал: она, наверное, бухгалтер. А вот показывают подростков, немного старше Ромы, идут, галдят, и над всеми ними маревом дрожит сцена драки: разбитые носы, сжатые кулаки и даже нож-финка… И чем больше смотрел Рома, тем больше, уже не зная как, он понимал, о чем эти люди думают, чего они хотят и о чем мечтают, и ему становилось не по себе, то ли скучновато, то ли страшновато, потому что мысли у людей были в массе невеселые, а то и откровенно агрессивные и злые. Рома все больше вжимался в кресло и все чаще опускал ресницы, чтобы пропустить мимо себя какую-нибудь очередную сумрачную персону, которая извне выглядела вполне милой и даже привлекательной.