Елена Золотухина-Аболина: Золотой глаз. Эзотерическая сказка в девяти историях

– Ну как подарочек, Юнга? – мяукнула рядом Элизабет, которая уже давно примостилась рядом и с любопытством наблюдала за Ромиными опытами.

– Подарочек? – удивленно спросил Рома, быстро отвернувшись от экрана, который казался ему каким-то кривым зеркалом, злым волшебным окном.

– Золотой глаз, – без обиняков деловито пояснила ему Бетти, – ты-то хоть понял, что видишь их всех насквозь? Ты теперь почти как я.

– Пусть заберет свой подарок! – в сердцах воскликнул Рома, мгновенно вспомнив старика из сна, – пусть заберет! От него одни неприятности!

– Эх ты, – упрекнула Бетти, а еще древняя душа! А почему ты не спрашиваешь, отчего ты стал почти как я?

– Отчего? – озадаченно спросил Рома.

– Оттого, что я умею этот глаз еще и закрывать, – гордо пояснила Бетти, но Рома больше ничего не успел у нее спросить, потому что в дверях повернулся ключ – это, проводив деда, вернулась домой мама.

Бетти действительно научила Рому закрывать глаз, который видел слишком много и порой совершенно некстати. Но Рома не всегда успевал это сделать. Ему случалось видеть то, чего вовсе не хотелось или то, во что он все равно не мог вмешаться, чтобы что-то изменить. Одна из неприятных историй приключилась с ним в школе, когда Кларисса Петровна задала написать сочинение.

Вообще-то в школе сочинений практически не писали, и мама очень обрадовалась, что «еще есть учителя, которые не забыли, что такое настоящее обучение». «Это замечательно! – сказала мама. – сочинение на вольную тему! Мы так в свое время любили их в школе! Опиши, Рома, как мы ездили с тобой в Испанию по путевке! Какое там было море!» «Холодное», – сказал Рома. «Ну, не только, – возразила мама, – там был огромный ботанический сад, и зоопарк в Барселоне, и потом, мы видели музей Сальвадора Дали». «Ага, – сказал Рома, – весь утыканный хлебом и яйцами». «Вот это и опиши, – велела мама, – и вообще пусть никто не думает, что мы с тобой тут сидим и плачем оттого, что все кругом путешествуют, а у нас денег мало…»

– Я подумаю, – ответил Рома, но у него был другой замысел.

Клариссу Петровну в классе боялись. Она была, что называется, «сложный человек». На вид ей было лет сорок, она была худа, тонка, одновременно холодна и раздражительна. Ее неопределенного цвета глаза колко глядели из-под стрижки с длинной челкой, а любимым ее занятием было вышучивать своих учеников, ловить их на неизбежных ошибках и ляпах, на неумении сказать и написать. Когда Кларисса Петровна вела урок, в классе, достаточно непоседливом и порой буйном, стояла полная тишина. Никому не хотелось сделаться предметом язвительных замечаний и ядовитых насмешек. Причем, иронизировала учительница так ловко и так зло, что класс покатывался со смеху, а очередная жертва учительского остроумия всякий раз краснела, бледнела, потела и знала, что будет предметом всеобщей потехи еще как минимум пару недель. Рома иногда дома рисовал Клариссу, и она почему-то всегда выходила у него карикатурной, похожей на тощую высокомерную птицу, но в школу он этих рисунков во избежание неприятностей не носил, и только однажды показал своей приятельнице Насте, когда она пришла к нему вместе делать уроки.

– Похожа… – протянула Настя, – она такая злющая, потому что одна. Ни мужа, ни детей.

– А ты откуда знаешь? – подозрительно спросил Рома.

– А с ней моя тетя вместе училась, – ответила Настя, – она, говорят, надежды подавала, наукой какой-то занималась, отличница была, а потом – раз! И оказалась в школе. Мне кажется, – Настя сдвинула брови, – она нас просто ненавидит, прямо как увидит нас, сразу и трясется… Я, вот, когда таракана в кухне вижу, тоже сразу трясусь, да еще и кричу. Мы для нее как тараканы.

Рома задумался. Кларисса Петровна ни разу не высмеивала его, к тому же он не давал ей поводов на него сердиться: он не носил на уроки планшет с играми, не затыкал уши наушниками с музыкой, а писал достаточно грамотно. С Клариссой Петровной у него был связан один загадочный эпизод, который он теперь и задумал описать в сочинении. Ему надо было понять: видела ли она то же, что видел он?

А дело было так. Прошлой весной Рома гулял с мамой по парку. Погода была прекрасная, светило солнышко, на деревьях проклевывалась первая зелень, и над ними словно бы висел в воздухе зеленый дым молодых листьев. Как раз той весной Роме стал сниться Старик, а вслед за этим потекли яркие как вспышки впечатления, неожиданные совпадения, маленькие ясновидческие отгадки, когда то, о чем думаешь, сбывается назавтра. И тогда же Рома целиком увлекся графическими рисунками, и бердслеева контурная линия виделась ему в абрисе любого прохожего – взрослого или ребенка. Так вот, они с мамой гуляли по парку, где было вовсе мало людей. Рома мчал впереди на самокате, а мама тихонько брела следом, щурясь от яркого апрельского солнышка. Незадолго до поворота аллеи она встретила кого-то из подружек, и остановилась с ними поболтать, а Рома устремился вперед, и домчал бы до конца дорожки, до самых ворот, как вдруг заметил странного молодого господина в старинном темном сюртуке, держащего в руках папку с листами бумаги и явно сосредоточенно что-то рисующего. Вокруг него, овевая листы бумаги и ресницы, струился легкий, едва заметный свет. Господин поднял веселое горбоносое лицо, и Рома обомлел. Это был Обри Бёрдслей. Он узнал бы его из тысячи похожих молодых людей в похожих сюртуках. Давно умерший, и тем не менее, вполне живой гений взглянул на Рому и помахал ему рукой, поманил к себе. И Рома подкатил к нему на своем самокате, вовсе не задумываясь о том, на каком языке он может с ним разговаривать, и как вообще все это возможно.