Станислав Хромов: Времена года

Одним судьба дала прозренье,
А мне, лукавому рабу,
Немое гордое презренье
В закрытом наглухо гробу.
Я не ропщу – судьба такая,
А в жизни каждому свое,
Летит, друг друга окликая,
Над головою воронье.
Грешу, юродствую, метаюсь,
Не в силах сбить своих оков,
И беспробудно напиваюсь
В плену вонючих кабаков.
Веду пустые разговоры,
Не различая праздных лиц,
Встречаю бритвенные взоры
Из-под накрашенных ресниц.
Не прохожу с улыбкой мимо
Ни злачных мест, ни алкашей,
Давно холуями режима
Туда же выбитый взашей.
Я раб. Но знайте, я не струшу —
И лишь ослабите вожжу,
Я в вашу праведную тушу
Кинжал без жалости вонжу!

Спущусь по тропке между ив,
В беседке сяду под навесом,
И вдруг увижу, как красив
Закат колышется над лесом!
Ах, сколько вымученных слов
Бросали мы в его горнило!
И я, наверное, не нов
В душе, что песню обронила.
А он горит, все также яр,
И в летний зной, и в злую стужу,
Его спасительный пожар
Мне выжег пламенную душу!
И понял я, что ни одна,
Пусть даже лучшая из песен,
Не сможет выплеснуть до дна
Слова о том, как мир чудесен!
И все останется как есть,
Пока по всем земным дорогам
Летит его благая весть
В миру взыскательном и строгом!

Над стогами закат
захлебнулся и канул
В беспробудные топи болот,
И последние россыпи
солнечных гранул
Оборвали утиный полет.
Мне бы жить да любить,
а теперь не смогу —
Я не тот стал, не тот…
И смотрю отрешенно,
прислонившись к стогу,
За пустой горизонт.
Жизнь неравная
смерти глупей,
А умрем в свой черед.
На могиле крапива,
лебеда и репей
Прорастет.
А умру —
и никто не придет помянуть,
У безжизненных вод
Будет гроб
в черной жиже тонуть —
Мрачный свод!
Ну и пусть —
хоть гнилые места,
да свои,
А на тропах земли
Сколько пало бродяг…
Подожди,
не зови,
Не тревожь, не скули…

Говорят, что во время войны,
Напугавшая жителей здорово,
Подалась с фронтовой стороны
В наши дебри волчиная прорва.
Перебравшись тайком через гать,
Объявились от края до края,
И, как будто решив запугать,
Нападали, детей задирая.
Все матерые, как на подбор,
С оттопыренной шерстью на холке —
Они помнятся здесь до сих пор,
Как прозвали их, красные волки.
Опаленные в первых боях,
Безрассудно жестокие в схватке,
У сородичей в здешних краях
Совершенно другие повадки.
Не сыскалось в округе стрелков,
Кто бы мог защитить от напасти,
И нашествие красных волков
Обернулось великим несчастьем.
За один достопамятный год
Их несметная сила наперла,
Безнаказанно резали скот,
Только кровь выпивая из горла.
Покидали ночами овраг,
Шли по улицам прямо к лабазу —
Так, наверное, шествовал враг,
От которого не было спасу!
И никто на деревне живой
За ворота не вылезет ночью.
И сидели, и слушали вой,
Проклиная развязанность волчью.
Их чужой, повелительный нрав,
Как у новых и грозных хозяев,
И собаки, хвосты подобрав,
Забивались подальше, не лаяв.
Стороною гремела война
Но, спасая звериную шкуру,
Как жестоко меняла она
И людскую, и волчью натуру!

Его купили
Не на базаре,
В Европе были,
И вот он – Зарри.
К нему в приварок
Бренчат медали,
За триста марок
Его продали.
Весь день ласкаем,
Он ест тушенку,
И тешит лаем
Свою душонку.
Он ходит в гости
В мою квартиру,
И нет в нем злости
Плебейской к миру.
Он не укусит
Меня за палец —
Нет, он не трусит,
Он иностранец!
И он заразу
Не схватит где-то —
Ну видно сразу
Интеллигента.
Порой насуплен
Бывает Зарри,
Ведь все же куплен
Не на базаре.
Не шутка – триста
За нос отдали,
И, как мониста,
Бренчат медали.

Сверну в знакомую аллею…
Припертый к жизненной стене,
Одно желание лелею —
С природой быть наедине.
А липы чувственней и глуше
Вздыхают, ветки наклоня,
О близкой осени, о стуже,
И им совсем не до меня.

Я заплутал в лесу однажды,
Зайдя от дома далеко —
Я выходил к болоту дважды,
И вновь туда меня влекло.
И, продираясь без оглядки,
Я, наконец, сошел с пути,
И, сил расходуя остатки,
Не знал, куда теперь идти.
Подумал, леший кружит вроде,
А было сдвиженье как раз —
Болтают всякое в народе
Об этом празднике у нас.
И перед взором, словно глюки,
Поплыли старые лубки… —
В такую ночь ползут гадюки
Свиваться на зиму в клубки!
На всех распутьях и дорогах
Кишит шипящая волна
И, говорят, ночами многих
Сгубила путников она.
И, с места двинуться не смея,
Под вечер, глядя на закат,
Со страхом ждал, когда же змеи
Тропинки все заполонят.
Зачем ушел, себе в награду
Дары осенние беря,
В такую памятную дату
Последних чисел сентября?
Ни жив, ни мертв, под елью стоя, —
А в детстве каждом страхи есть, —
Решил, что самое простое,
От них на дерево залезть.
Но как мне быть, куда податься,
Случись, объявится медведь?
Везде достанет – может статься,
И на суку не усидеть.
Развеселится нечисть в кущах,
Засвищет в яме водяной,
И ведьма топнет на орущих
Своей ногою костяной.
И все замрут осатанело,
Узнав чужого пришлеца…
Потом к воде потащат тело
С кривой гримасою лица.
Любые жуткие поверья
В глазах мерещились окрест,
Когда я, глядя на деревья,
Оцепенел от этих мест…
Припомнив бабкины наказы
В лесу не шляться в то число,
От всякой нечисти – заразы
Мою фантазию несло.
И вдруг, как лучик в темной келье,
Как ветра свежего глоток,
Издалека по кронам елей
Проплыл спасительный гудок!
Он звал своих в ночную смену,
Густые выпустив пары,
И заунывно, и надменно
Летело эхо на боры.
Тотчас раздвинулись чащобы,
Я поспешил в обратный путь,
До наступленья ночи чтобы
Домой из лесу дотянуть.
Шагал низиной неустанно,
Скорей туда – в двадцатый век,
Из первобытного тумана,
Где так безумен человек.
Я твердо шел, приняв решенье,
В болота больше ни ногой,
Когда мелькнул, как воскрешенье
Бетонный корпус заводской.
Какие, к черту, небылицы,
Какие змеи, – боже мой! —
Ведь так недолго поступиться
Цивилизацией самой.
Но с тайной думой и сегодня,
Хоть крест на мне, а не печать,
Воздвиженье Креста Господня
Готовлюсь осенью встречать…