Сергей Рядченко: Укротитель баранов

По арене вдруг пурпурной в серебре и позолоте промеж вспученных вертепов и фуфыристых кулисок, проносились влево-вправо, взад-вперед и сбоку навзничь хамоватые коленца персонажей раньшей жизни.

На них глядя, дух запирало!

Они, проныры, они, ловкачи, они субчики и сводни, селадоны и жеманницы, простаки и резонёры, прокуроры и доктóры, чванные, крамольники, стряпчие, сокольники, хитрецы и лизоблюды, парвеню, льстецы, зануды, сброд, набобы, обалдуи, ротозеи на ходулях, молодухи на перинах и старухи в кринолинах, и пират на костыле и Яга на помеле – все они перемещали себя на арене впритирку друг мимо друга и от нас рукой подать, и крутили в острых ракурсах сальто мортале, и кувыркались не к месту на повышенных скоростях; они спотыкались, шлепались, пластались и шмякались, и вновь обретали упругую вертикальность, и всё для того, чтобы снова страдать, радеть, дурить и дурачиться, и рыдать горюче в сто фонтанов и звонко хохотом под купол петухов запускать, и трясти, трясти, трясти без устали накладными и собственными фасадами и задворками, курдюками и бюстами.

Они, все эти нам Панталоны и Скарамуччи, Артамоны и Коломбины, Джопполины и Арлекины, Охламоны и Педролины, Баланзоны и Труффальдины, Стентереллы и Пульчинеллы, Каравелы и Капитаны, слёзы, визг, объятья, драмы, ссоры, срамы, ураганы, сребро-злато, басурманы, Жирандоли и Тартальи, Целомудрецы, Нахальи, Искусители в сутанах, Попечители в кафтанах, Хрены, Редьки и Петрушки, Топинамбуры, Простушки, Сельдерей, Капрал, Субретка, Инженю, Майор, Нимфетка, Карабуцалка, Дрожалка, Панч, Апач, Дуршлаг, Скакалка, Хмырь, Бригелла, Офигелла, там Фиаска, тут Поспелла, Барин с Барынькой, Дылда с Маленьким, сто секретов от Полишинеля, Субалтерн, Форейтор, Дюймовка, Емеля, – все они, кого ни хватись, двунадесять персонажей перемноженные с двунадесятью, – ноль на ум, а наяву все сто сорок четыре заправских циркача нового времени, да, – создавали в отведенном пространстве и невесть откуда внахлёст с ним, с нами рядышком, да-да, возбужденную, немыслимую, выверенную до мизинца суматоху.

Они нам её не демонстрировали, они нам её подавали. И по их мановению мы, вкушавшие, причастились восторгу; всколыхнуло нас и, воодушевленные, мы проплыли над житием и отчаянием.

Дар Событий курировать меня стал прямо с дня переезда к деду; он представился и поехало; он представился обитателем и квартиры и Хаджибеевским; он с часами мне помогал, помог деда похоронить, в ссорах с Лидкой не помогал, помогал мне после мириться с ней; а теперь вот припёрся в цирк и затеялся нам способствовать; надоумил меня он глянуть на представленье глазами Саньки. Наклонился я к сыну, потеснил его, и узрел, и не удивился; под Санькиным ракурсом все скабрёзности и двусмыслия там на арене запросто рядились в одёжки уморительных проказ с репкой и бабкой и детских шалостей с тремя поросятами. Вот вам и чудо предновогоднее самое что ни на есть, и его в любой момент в любом месте больше, чем его самого, чем в другом, чем где бы то ни было, и вниманья каждому от затеи буфф, от сякой-такой буффонады, там нам было хоть отбавляй.

Распрямившись, воротил я себе свое виденье и дух перевел; и подумалось влёт, кроме прочего, что вот служится тут нам реквием по империи, на нас рухнувшей; промелькнули дядьки хитрющие тёмной ночкой меж зубров в заснеженном Беловежье; но пока еще всё не верится, что Союз нерушимый рушится; и хохочем мы тут с паяцами то ль на радостях, то ль в истерике.

Вот так выбрались, доложу, наконец, ёлки-палки, в цирк мы на ёлку.

Действо многоликое, мистерия-стёб, свернулось, как и возникло – враз. Без экивоков.

Цирк!

– Ух ты! – сказал взмокший, насмеявшийся Санька. – Это клоуны?

– Это их бабки с дедками.

– Шутишь?

– Это, Саня, бойкие персонажи со всех базаров старой доброй Европы. Так вот они себе тогда развлекались.

– А теперь?

– Время вышло.

– А в цирке осталось?

– Точно. Не в бровь, а в глаз!

– А Европа почему добрая? Потому что старая?

Я кивнул.

– Это та, что на быке на Девятой станции?

– Ага.

– Так она там молодая.

– А разве стал бы себе Зевс умыкать старушку?

Санька засмеялся, обнял меня за шею и уткнулся в ворот свитера, дабы пережить, хоть наскоро, выпадавшие ему один за другим восторги. Я нашел уместным бегло поведать ему о комедии масок, с чем её едят. Лидок была б недовольна. Старичка делаешь, сказала б она. А я б не смолчал. Сына делаю, а не девицу. Человека, блин, а не тряпицу. И пошло бы, поехало б. Или смолчал бы. Не помогло б.