Сергей Аданин: Наэтэ. Роман на грани реальности

На самом деле, ему хотелось плакать. Всё время плакать. Только он об этом не догадывался. Это прорывалось само собой, когда он довольно много выпьет. Попойки, которые периодически случались – со знакомыми из фирмочек, – почти всегда заканчивались его рыданиями и беспамятством. Поводом для «порыдать» могло стать всё, что угодно – от тяжелейшей судьбы мерчендайзера до Гондураса в огне. А потом неделями – в дополнение к обычной депрессии – его ещё мучил и стыд, острое ощущение собственного недостоинства…

У него не было никакого стремления «подняться», «разбогатеть», «купить машину»… «По большому счёту, – говорил он себе, – мне иногда интересно с интересными людьми, иногда хочется писать для них и о них, но это и всё. А для чего мне это нужно, я не знаю. Ведь не для того же, чтоб ощутить себя счастливой шестерёнкой в механизме извлечения прибыли на карман какого-нибудь „бизнесмена“ с мозг о м земноводного… Лучше об этом не думать. А то опять захочется выпить». И так шло изо дня в день.

Сегодня он должен закончить и согласовать текст статьи о городском рынке подержанных иномарок, где главным экспертом выступал Шип с третьего этажа. Шип – это кликон, а вообще он Сергей аж Семёнович. По фамилии Шипилин, торговец заезженными праворульками, бандит лет тридцати или сорока пяти, или где-то так, встроившийся в калашный ряд, желающий получить «реномэ» и освоить «таргетинг», а то неучтёнку девать некуда, в карман не входит. Городское сообщество предпринимателей, куда он недавно вступил, двинуло его в совет мэрии по «малому бизнесу», и теперь его свиное рыло не должно пахнуть, хрюкать и пугать щетиной. За счёт этого он рассчитывает увеличить обороты вдвое и стать в недалёкой перспективе – как все они – другом сирот. Короче и по-любому, депутатом. Всё бы ничего, да двух слов не вяжет. И вообще – потеет, когда интервью даёт. Пиши за него, крась белым по чёрному, украшай стразами пустоту.

Андрей домучивал статью и часто выходил курить.

В один из таких выходов он встретился в курилке с Торцом, в миру – Игорь Творцов. Торец, а не «Творец» почему-то. Директор и совладелец агентства наружной рекламы, двадцать восемь лет. У него на седьмом этаже было две комнаты, а в полуподвале здания – большая мастерская. Считалось, что агентство Андрея, которое с «девками», дружит с агентством Торца, которое с «парнями», а точнее – лично с ним и его двумя компаньонами-друзьями, – троица такая несвятая – гулящая, пьющая. Торец был невысокого роста, худой, прыгучий и е. учий донельзя. Постоянно матерился, не взирая на «девок», травил пошлые анекдоты, активно выдавливал из совместного дела своих друзей, крутил шашни с Андреевыми «рекламщицами». Совместные поездки в баню, то да сё… Потом сам рассказывал, как «она после бассейна села к нему на колени», и он её «трахнул». Прямо за столом, где «девки» и «парни» потребляли после омовений пиво, водку и всякую селёдку. Речь шла об «Ольке», одной из коллег Андрея – молодой, слегка толстоватой незамужней «девке»…

Однажды он случайно застал Ольку и её подругу Оксанку – она была постарше лет на семь, чем Олька, тоже сотрудница Андрея, у которой был муж и аж двое детей, мальчишки-погодки шести и семи лет («дурында почти тридцатилетняя») – в момент, когда те решили покушать. В большой комнате, где сидели все, включая Андрея, у дальней от входа стены была выгородка – складик такой, для печатной продукции, а в нём – столик с чайником и микроволновкой. Толстоватая Олька и Оксанка-мамашка разложили там на бумаге всякие мясные и сальные шматья, – ломти были мягкие, длинные, «извивались» и истекали соком, жиром. Они ели руками, – руки все в жиру, губы, щёки… Бумажная подстилка насквозь пропитана истечениями мясными. Что-то деликатесное жрали, в общем. И так , будто единились с этим мя-ясом, растворяя его в себе, сами растворяясь в нём… Андрей неожиданно их застал за этой «трапезой» – они, видимо, расслабились… Оксанка, которая мамашка, тоже, кстати, трахалась с этим Торцом, – по пьяни однажды плакалась о своей любви к нему в присутствии Андрея. У Торца – своя жена и свой ребёнок… Олька и Оксанка на всех пьянках-гулянках вместе, Олька у Оксанки как помощница, личный секретарь…

Весь этот «мир плоти» не сколько отвратителен был Андрею, сколько изумлял его. Он как-то уже привык, что кругом оно всё так. Думал внутри себя: «Не принцессы, чего там, – простые девушки с окраин городских, с частного сектора. Папа пил, маму бил…». Но на самом деле, не в окраинах дело, полагал он. Просто вот сейчас вся движуха посвящена этому, все смыслы, ценность работы и жизни в этом – руками жрать шматья мясные и в банях сношаться. «Вот ваши интимные места, – мысленно обращался к ним Андрей, – поверьте, также выглядят, как эти сочащиеся и почти шевелящиеся ломти мяса. Трахать вас – всё равно как говяжью или свиную тушу трахать, – в онанистическом угаре». Его передёргивало… Собственно говоря, и его жизнь была теперь во имя всего этого. Чтобы Торец и Шип трахали мясо. Се человек. «Принцесса, – усмехался он про себя, – если бы присела, Торец, на грудь твою сухую, то поняла бы, что под нею не человек, а толстая жилистая змея холодная, которая ещё и шевелится, – она бы от омерзения не рассудок бы потеряла, а просто бы померла». «Принцесса» – это у него был такой образ, лишённый индивидуальности, – для противопоставления «девкам».