Алексей Козлов: Золотая крыса. Новые похождения Остапа

Он узнавал, как живут девушки на Кубе, и чем живут, и был восхищён. Девушки на Кубе жили танцами и ромом. То, о чём он мечтал, было давным-давно реализовано в одном отдельно взятом государстве.

Воспоминания так контрастировали с ликующей природой за окном машины, что Шура встряхнулся.

На коленях Остапа меж тем оказалась большая потёртая карта Старобыловской губернии с нанесёнными на ней городами и сёлами. Её то он и рассматривал, вращая в разные стороны, пока не убедился как далеко занесло сокола в геену огненную.-Хватит болтать! Внесите наконец свою лепту! – сказал Остап и стал посматривать, какое впечатление производят его слова, – Где мы находимся?

По инерции только рука Воробьянинова потянулась к карману. Но остановилась на полпути около подбородка, который Воробьянинов стал тереть так, как будто хотел пробуравить там дырку. Воробьянинову вспоминалась его былая жизнь. Тётка у Ипполита Матвеевича жила в Старобыдлове, и череда невесть откуда взявшихся и крайне неудачных разменов квартиры в конце концов прописали её в очень удалённой части коминтерновского района, на улице Солнечной. Дом стоял в плотном окружении заводов и трамвайных путей. Там проходила самая спокойная часть его жизни.

– Козла назначили стеречь капусту! Вы в своём уме?

– Нет, ну лягушки же как-то осушали болото?

– Волк-вететарианец! Сидит на капусте, е..ло развесил, плачет!

– Что выбудете делать на масленицу?

– На масленицу я буду дрочить!

– Млодежь! Млодежь!

Ландшафт изменился. Теперь за окнами мелькали одиночные домики с покосившимися крышами, древние водонапорные башни и остовы неведомых производств. На горизонте громоздился элеватор с маленькими зелёными окошками, заклеенными по-блокадному, крест-накрест. Людей почти не было, а те, которые попадались на пути, были похожи на гномов из сказки братьев Гримм. Потом промелькнули длинные деревянные сараи, и в салон густой волной ударил непередаваемый запах общественного туалета. В бараках страдали и томились свиньи.

Кеша впервые решил пошутить и, открыв окно, дабы впустить амбрэ из окружающей среды, обратился к пассажирам:

– Чуете, а?

– Ну да!

– Как? Храшо! Аммиак! Живой аммиак!

– Ну да! – хором ответили Шура и Киса, тщательно затыкая носы.

Вонь на самом деле была нестерпимой.

– Ну, что, может, вернёмся?! Я тут люблю отдохнуть на природе! Шашлычки развесим! То да сё! Хотите понюхать ещё раз! Всё – бесплатно! Ешь – не хочу! Место такое! Брюхатино!

– Нет-нет! – в один голос закричала троица, включая на сей раз и Остапа, – Давайте вперёд! Только поскорее!

Брюхатино вместе с незабываемым ароматом осталось позади, и пошли один за другим старые, покинутые домики без стёкол. По виду домиков было видно, что они покинуты довольно давно.

– И как они тут живут? – огорчился Шура, – Бляха-муха! Всё время воняет?

Кеша не ответил. Он не любил отвечать на глупые вопросы. Положив пухлые лапы на руль, он смотрел прямо перед собой как умалишённый, перед глазами которого вьётся осиный рой..

Остапа понесло. Его язык поворачивался с невиданной скоростью.

– Шура! Как бы ты не вертелся, пытаясь уцелеть, всяк в этом мире получает то, что заслуживает. Это не всегда так на самом деле, но многие уверены, что дело обстоит именно так. Так ли это, или не так, бог знает! Это очень тяжёлая мысль. У меня мысли путаются, когда я пытаюсь оседлать эту мысль. Я когда её удумал, то от напряжения у меня очки даже соскочили. Извилины с рельсов сходят от таких мыслей! Перекосились, точнее. Это второй раз, когда у меня так перекашиваются очки. Вернее – третий!

Понятно, что находясь в истеблишменте, бомонде, или в любой банде надо марку высоко поддерживать, смешным быть нельзя, тем более великому писателю. Невозможно представить, чтобы на великом писателе были не так надеты штаны, или на нём были носки разного цвета. Кому-то, может и неважно, в каком прикиде он останется в глазах современников и потомков, но я уделяю этому внимание. Фу, отлегло, сегодня на мне одинаковые носки! Фу! Неохота остаться в истории этаким приблатнённым маргиналом и клоуном, который только воздух портит неуместными шутками, пукает на приёме у королевы и посреди ночи дико орёт в закопчённую форточку: «Донбасс! Донбасс!». Что орать «Донбасс! Донбасс!», когда нужно просто морду наморщить. Но в мире много такого, от чего очки всё время норовят сорваться с носа.

И над всем стоит Случай! Первый раз это случилось, когда я писал острую научную статью о генераторе случайных чисел, знаете такую штуку, как основе наё.. игроков в любом казино, я в этом генераторе, честно говоря, ничего не понимал, но саттья была нужна до зарезу, за неё хорошо платили, пришлось взяться, а тут, ба, по телевизору в режиме онлайн стали показывать, как наш начальник отливает на шасси лайнера. Я пишу статью, которая вот-вот перевернёт мироздание, а тут такое! Естественно, я не мог нее обратить внимания на происходящее. В том, как начальник отливал на шосси, была и случайность, и тут были большие числа, и была даже магическая амбивалентность, столь милая академику Бахтину, амбивалентность, столь милая сердцу любого истинного интеллектуала. Короче, он прилетел, и тут же готовился улетать. И там так красиво камера пошла наплывом, а потом винтом, так пошла, что я чуть не заплакал. У меня очки тогда сразу наперекосяк пошли. От преизбытка, я бы сказал, эстетического чувства. Я тут зову люд к добру и красоте, предупреждаю игроков, что на пути к богатству их ждёт математика с тесаком в руках, а в телевизоре как гитана гнётся этот пьяный плейбой, высшее лицо государства, и словно насмехается над моей патриотической миссией. И чувствую, что мысль мою что-то гнетёт. И чую, что гнетёт меня то, что говорит этот тип. Говорит, типа, что учится, много вас тут развелось, много вас где училось, и что, а я вот не учился, гы-гы, а отлить на шасси самолёта меж тем умею! А вы, умники, сидите тут, рассуждаете, вижу, никогда ничего не сумеете, кроме как в рулетку играть. Тимирязевы… евы! Я тогда основные произведения своей жизни уже написал, осталось вроде мелочи прибрать, басни всякие, счета для истории расклеить в общей тетради, записки на манжетах рассортировать, а тут такое. Очень тонкая материя – чувства. Им не откажешь в причудливости и имманентности перфектума. В мире это и вправду часто так. Но не в Сан-Репы. В Сан-Репы же, напротив, не многие готовы в пучину прыгнуть, если не понимают значения слова «Имманентность», очень многие из тех, кто должен был бы обладать всем, в конце концов, проделав очень извилистый и тернистый путь по ненаглядной и донельзя милой родине, в итоге имели только пулю в лоб или такие жизненные пертурбации, что были вынуждены опережая собственный визг убежать из своего дома куда глаза глядят, бросив всё нажитое на произвол судьбы. А всякая человеческая гадость, которую противно давить даже в башмаке, порой прекрасно существовала и размножалась, дав невиданные всходы…