Елена Чумакова: Обострение памяти. Рассказы

– Рая, вернись немедленно! Я запрещаю тебе в таком виде идти! Негодная девчонка!

Мимо Анны Ильиничны вихрем промчалась Раечка, хорошенькая шестнадцатилетняя девушка. Старушка еле узнала выросшую на её глазах девчушку: вместо косичек на голове красовалась «бабетта», копна чёрных блестящих волос перехвачена алой ленточкой, на губах яркая помада, тоненькая девичья талия затянута широким поясом, на ногах «взрослые» туфли, а на ресницах дрожат слезинки.

– Ну погоди, упрямица, я тебе вечером устрою головомойку! – раздался ей в след сердитый окрик матери, и дверь с шумом захлопнулась.

Анна Ильинична поспешила на своих больных ногах во двор, в надежде на продолжение представления, и не ошиблась. Раечка добежала до угла дома, однако шаг её становился всё медленнее, нерешительно потоптавшись на углу, она тихонько пошла обратно, присела на скамейку у подъезда.

– Здравствуй, Раечка! Какая ты стала взрослая, да красивая, тебя и не узнать, – вкрадчиво начала Анна Ильинична, – И куда же ты, такая нарядная, собралась?

– Здрасте… к подружке… на день рождения, – нехотя ответила девушка.

– Мать-то как осерчала! Небось, за туфли? Или за помаду? И часто тебе так влетает?

– Да всё время воспитывает, как маленькую! Словно не видит, что я выросла уже.

– Да, да, родную бы дочь не тиранила, поди, а за сиротку и заступиться некому!

Анна Ильинична сочувственно покачала головой. Рая изумлённо взглянула на нее:

– Родную дочь? Сиротку? Что вы такое говорите?!

Анна Ильинична прикусила язычок:

– А ты…? Ой, да не слушай меня, старую! Это я так… к слову. Болтаю, сама не знаю чего…

Но Раечка её уже не слышала, в голове у неё вихрем кружились мысли, обрывки воспоминаний, давних вопросов, выстраиваясь в единую картину. Она сорвалась со скамейки, как птица с ветки, побежала домой. Анна Ильинична растерянно поглядела ей вслед и перебралась к другому подъезду, от греха подальше.

– Вернулась? Вот и умница. Умойся, причешись по человечески, и иди как девушка, а не как пугало, – примирительно говорила Антонина дочке, но та молча пробежала мимо неё в комнату, вытащила из комода коробку с фотографиями и начала лихорадочно в ней рыться.

Антонина удивлённо наблюдала за ней.

– Что случилось? Что ты ищешь?

Рая вгляделась в одну из фотографий, потом сунула её в руки Антонины:

– Так ты говоришь, я на бабушку похожа, а бабушка была цыганкой? Эта бабушка?

С пожелтевшего от времени снимка улыбался Федор Игнатьевич, муж Антонины, молодой и здоровый, а рядом чопорно застыли его родители, все трое светловолосые, с простыми русскими лицами. Тоня и забыла о существовании этой фотографии.

– Ты мне врала…, ты всё врала! Ты не моя родная мать! Кто я? Кто мои настоящие родители?

– Дочка, погоди, послушай меня… – Тоня в растерянности попыталась обнять Раечку, но та вырвалась, слёзы бежали по перекошенному, такому родному личику.

– Я тебе больше не дочка! Не хочу тебя слушать, обманщица!

Девушка швырнула коробку с фотографиями на пол, метнулась из комнаты. Хлопнула входная дверь, потом дверь подъезда, и всё стихло. В комнату заглянула соседка Ираида:

– Можно? Что тут у вас произошло? Что за шум? По какому поводу слёзы?

За долгие годы жизни в одной квартире Ираида стала для Тони не просто соседкой, а близкой подругой, почти родным человеком, они привыкли и горести и радости делить пополам. Антонина, заикаясь от волнения, пересказала произошедший разговор.

– Видимо, кто-то из соседей постарался. Я всегда боялась, что это рано или поздно случится, – добавила она.

– На каждый роток не накинешь платок, – вздохнула Ираида, – прав был Фёдор, надо было Раечке правду ещё в детстве рассказать. А сейчас самый сложный возраст… Она и так норовистая… И где её теперь искать?

– Надо подружек обойти, – засобиралась Антонина.

– Это лучше мне сделать, с тобой она сейчас не будет разговаривать. Напиши мне адреса, а сама оставайся дома, вдруг одумается и вернётся.

Ираида быстро собралась, и, зажав листок с адресами в руке, убежала. Антонина осталась одна. Вздохнув, она стала собирать рассыпанные по полу фотографии. С одной из них ей задорно улыбалась десятилетняя девочка-гимназистка в форменном платье с белой пелериной и двумя русыми косичками. Девочка сидела на низком пуфе между родителями: отцом, близоруко щурящимся сквозь пенсне, и мамой, красивой моложавой женщиной в строгом платье. Сзади, приобняв родителей за плечи, стояла старшая сестра, её длинная толстая коса, предмет зависти маленькой Тони, змеилась по высокой девичьей груди.