Елена Мейсак: Держись за жизнь, она коротка. Рассказы

Она уже ничего не слышала. Слезы застилали ей глаза, но она и этого не замечала. Вместо океана она видела воду, но совсем другую – спокойную и с коричневатым оттенком, это был даже не океан, а скорее небольшой пруд, по берегам которого росли камыш и осока. Она стоит по колено в воде, собираясь в заплыв на другой берег. Она на двадцать лет моложе, чем сейчас, стройнее и бесстрашнее. Сложив руки домиком, она считает до трех: раз, два… три! И пулей влетая в воду дачного пруда, начинает энергично грести руками. Только бы не встретить пиявку или еще какого-нибудь любителя испортить заплыв.

И вдруг она слышит учащенное дыхание позади себя, как будто кто-то пытается нагнать ее и сообщить нечто, имеющее сверхъестественную важность. Обернувшись назад, она видит за собой собаку. Его имя – Томас, он родился черным кучерявым пуделем и очень гордится тем, что у него есть порода и такая замечательная хозяйка, у которой для него всегда есть еда и теплый кров.

Кучерявым он стал не так уж и давно. Всего несколько месяцев назад он превратился из шлепающего по лужам толстого мохнатого увальня в поджарого кудрявого красавца, гордость своих хозяев и предмет мечтаний их соседей.

Но что он делает здесь? Она уже доплыла до середины пруда. Он ведь и утонуть может. Она гонит его назад. Пес, уважая ее мнение, поворачивает назад. Но страх раз и навсегда потерять своего друга, свою единственную в этом мире опору, пересиливает все, и он, превозмогая усталость, все же, разворачивается и плывет за ней. Приходится ей вопреки своим планам поворачивать назад.

На берегу она обхватила своего мохнатого друга руками и пробормотала: «Дурачок, куда же ты мчишься? Так и утонуть можно! Ты же комнатная собака, а не речная». И потрепав его еще раз по кудрявой шубе, она надела на него поводок. Так и шли они, пес и его хозяйка, никого и ничего не замечающие вокруг. Со стороны это, наверное, выглядело немного странно – она шла, словно говоря сама с собой. Проходящие мимо дачники, наверное, подумали, что это какая-нибудь городская сумасшедшая. Но этим двоим, топавшим в ногу по пыльной дачной колее, было абсолютно на это наплевать.

День подходил к концу. На детской площадке возилась ребятня, их мамаши, смеясь, лузгали семечки и перемывали кости мужьям, которые отдыхали от напряженной работы за вечерней чарочкой.

Солнце виновато пряталось за горизонт, розовыми бликами оттеняя набегающие перистые облака. Эту почти идиллическую картину нарушил весьма странного вида мужчина, вышедший во двор из подъезда. На дворе был уже почти июнь, но мужчина был одет в теплое кашемировое пальто пронзительно-черного цвета.

Когда-то это пальто, наверное, было дорогим, но сейчас являло собой лишь выцветшую тень былой роскоши, блестя на солнце залоснившимися боками и кое-где побитое молью. Мужчина был худ, страшно худ. Даже его легкая небритость не могла скрыть ввалившихся щек. Он давно не выходил на улицу, и даже вечерний свет слепил его.

Едва он сделал шаг, как беззаботное выражение лица мамаш с площадки сменилось взглядом, наполненным тревоги. Кто он, этот человек? Что ему нужно в их дворе? Почему он одет в пальто? Наверное, это маньяк или эксгибиционист, который ходит вечером по улице и пугает прохожих. Быстро хватая за руки детей, мамаши, торопясь, потянулись к выходу.

Мужчина не заметил, какой фурор произвел на окружающих его людей. Он вышел погулять. Что-то говорило ему, что сегодня – его последний день, и он хотел прожить его настолько хорошо, насколько мог.

Никому и ничему не позволял он нарушить свой покой – ни строителям, громившим под евроремонт стены соседней квартиры, ни даже пакету с громким названием, лежавшим в его в коридоре мертвым грузом. Конверт пришел сегодня. Он почти точно знал, что в нем, поэтому-то и не хотел открывать его. Пусть этот конверт откроют завтра, кому бы он ни достался. Сегодня – его день, и он таким останется навсегда.

Мужчина шел по улице, вызывая содрогание прохожих. Наверное, он производил впечатление жутко голодного человека, шатающегося по ветру. Стило ему остановиться и мечтательно окинуть взглядом парк, как вдруг к нему подошла сгорбленная старушка и суетливо сунула в руку батон хлеба. «Поешь, сынок, поди, денег у тебя совсем нет».

Денег у него и действительно почти не осталось, но какое это сейчас имело значение.

Это раньше, лет десять назад, он, потеряв работу, считал, что жизнь его закончилась. Нет, угодно было Богу, что закончится она не тогда. И даже не тогда, когда его предал друг, отбив у него жену. И даже не тогда, когда угнали его любимый Фольксваген. Его жизнь закончилась одним довольно унылым зимним днем, когда суровый мороз словно в насмешку раскрасил окна автобусов причудливым узором. Кашель не проходил очень давно. Что и не удивительно, ведь он безбожно курил.