Лариса Хващевская: Сублимация Веры Павловны

– Я умер? – снова усмехнулся он.

– Не знаю. Это твои детские воспоминания. И этот сад. И ты. Ты был добр и чист. И любил весь мир.

«Вера Павловна, мне не хотелось бы вмешиваться, – она вздрогнула голос Книжного раздался прямо в ее голове, – вы начнете с самого сотворения мира? Времени не так уж много». Вера Павловна снова вздрогнула: в траве мелькнула полосатая спина.

– Да помню, – откликнулся юноша, – это было давно.

– Ты любил людей. Ты хотел блага для них. Ты верил.

Он покачал головой:

– Я не люблю людей. И я больше не верю. Этот мир полон зла и мерзости. И жертва, которую принес Иисус, не имеет смысла.

Он сказал это так, как будто продолжил начатый когда-то разговор

– Это неправда. Все имеет смысл после нее. Иисус показал, каким может и должен быть человек.

– Зачем он искупил человеческие грехи? – с вызовом спросил Раскольников, – пусть каждый расплачивается сам. Они не заслужили.

– Разве любовь можно заслужить? Она дается просто так, как дар. В этом ее величие. И в этом надежда. В этом смысл жизни, наверное.

– Нет никакого смысла! – юноша злобно засмеялся. – И люди спустя тысячу лет по-прежнему ничтожны.

– Все?

– Все. И миром правит не любовь, как он думал. Миром правят деньги.

– Ну, да, – подумала Вера Павловна. – «Я искала любви и не нашла, так буду искать золота».

– Вы еще способны на саркастические замечания в такой ситуации? – заметил у нее в голове Егор Петрович.

– Не сводите меня с ума. В литературоведении это называется «снижение образа».

– Переходите к делу. Вы не книжку пишите, – ворчал Егор Петрович. – У вас пять минут.

Вера Павловна снова решила, что эти пять минут длятся подозрительно долго, но ничего больше не сказала.

– Я знаю про твою теорию, – вернулась она к Раскольникову.

Он сморщился, как от боли:

– И что? Будешь меня упрекать, мучить?

– Нет, хочу указать на некоторые несообразности.

Вера Павловна поднялась и стала медленно прохаживаться по странной, словно застывшей в безветрии траве.

– Позволю себе напомнить.

– Ну, да. Это твое любимое занятие. Я сошел с ума или сплю? – впервые поинтересовался юноша.

– Спишь, – успокоила его Вера Павловна. – Итак, ты, немного поразмыслив над своей нескладной жизнью, понял, что тебе хочется всего и сразу. Поправь, если я ошибусь.

– Пока все правильно. Кто бы этого не хотел, – в его голосе слышался мальчишеский вызов, чем-то сейчас напомнил он Вере Павловне ее не признающих компромисса учеников.

– И поскольку сделать что-то великое у тебя не получилось, ты обиделся на людей, на мир, на несправедливо устроенное общество.

– А ты считаешь, что все справедливо? – вспылил юноша. – И вообще перестань ходить взад-вперед! «Раз это мой сон, то должно же быть по-моему?» – уточнил он.

Вера Павловна села на скамью и положила ногу на ногу. Потом, подумав, что неприлично совести так себя вести, села, как благовоспитанная дама.

– И ты, озлобясь, стал размышлять над жизнью. Ничтоже сумняшеся разделил людей на высших и низших.

Видно, было, что юноша получает от этого разговора какое-то болезненное удовольствие. Каждое слово Веры Павловны вызывало в нем чувство гордости что ли.

– Высшим можно все. То есть абсолютно все для достижения своих целей. Низшие созданы для удобства высших. Все так? – Вера Павловна все-таки положила ногу на ногу.

– Что не устраивает тебя в этом?

– Ты решил, что если человеку высшему для достижения цели надо… убрать с пути сколько-то бесполезных, никчемных, то он может и даже должен это сделать без угрызений совести… То есть моих угрызений, – добавила Вера Павловна (при этом услышав смешок Егора Петровича). Юноша побледнел, кажется, еще больше. «Не упал бы в обморок», – подумала Вера Павловна с жалостью и вдруг вспомнила, что они во сне.

– Ты считаешь это деление безупречным?

– Да.

– Позволь спросить, куда бы ты отнес в таком случае мать, сестру? Известную уже тебе девочку Соню Мармеладову? Тех, ради кого собственно ты якобы и собираешься совершить задуманное.

Повисла пауза, прерываемая только его тяжелым дыханием. Он закрыл лицо руками.

– Надо же их куда-нибудь отнести. Они же люди! А ненавидимый тобой господин Лужин и Свидригайлов? Если Дуня из низших, – жестко продолжала Вера Павловна, хотя сердце ее сжималось от жалости. Не убийцей был этот молодой человек, а заблудившимся во тьме. – И такой вот высший господин Лужин уже начал использовать материал. Что же ты так противишься? Это же твоя теория на практике.