Павел Сомов - Писательский кружок

Выходит человек, поводит шеей – колется. Сиротливо оглядывается, не хватает чего-то. Идет. Помню, как мама водила меня в парикмахерскую, а я начинал реветь еще до того, как меня начинали стричь. В детстве я хотел стать человеком, которого знают все. Потом просто человеком. Потом детство кончилось. Хотя, пожалуй, детство кончилось где-то между двумя этими состояниями.

Совсем скоро начнется бессолнечная, близорукая осень. Я всегда думаю, что это случилась ядерная война. Небо заволокло – навсегда – для меня. И все будет так, исхода нет. Люди бредут и знают, что обречены. Собственно, так и есть – но не все так плохо. В левом кармане дыра, за подкладкой дешевые конфеты. Есть нечто притягивающее в самых простых карамельках.

Мы шли куда-то. Я шел позади. А может быть, и впереди. Сложно определить. Потому что я не знал, куда же мы шли. Если бы знал, то определить было бы легче. Я не старался держаться в отдалении или оставаться за деревьями или углами. Некоторые деревья уже облезли, другие только собирались. Углы облезли все. У старых заводов всегда облезлые углы. Если что, то я шел к доктору. Чтобы он выписал мне таблеток. Поэтому я чувствовал себя спокойно. Если Чарис вдруг обернется и спросит меня. Куда я иду? То я сразу скажу ему, что иду к доктору Марти за таблетками. Я скажу это сразу, но не очень быстро. Потому что я не волнуюсь об этом.

Чарис немного спешит. Становится жарко идти за ним. На нем бетонная футболка с капюшоном. Мягкие штаны цвета черной дыры и белые красные кроссовки. А у меня левый ботинок на один размер меньше. Приходится покупать две пары. Если бы у меня был зеркальный брат, то он мог бы носить вторую половину моей обуви. И мы могли бы выступать в шоу оптических иллюзий.

Влажный воздух. Воздушная влажность. Какая влажная воздушность! Восклицал кто-то восклицательный. Левой стороной я не чувствую ветер, только правой. Так же как восклицательный знак не чувствует свою точку. Ветки больных деревьев похожи на старушечьи пальцы. Солнце освещает их, и они становятся моложе. От солнца все становятся моложе. Поэтому на юге все молодые, а на севере все старые. Всегда стараюсь стоять к солнцу левой стороной. Решкой.

А вот и Витек. Стоит около входа в метро. Важно объясняется со своим коллегой. В замызганной, давно не мытой курточке. В руке бычок, глаза припухшие, зубы желтые. Щерится – увидел.

– Здорово, Чарис. Как сам?

– Нормально.

– Самглавное.

Этот разговор повторяется из раза в раз с такой скоростью, что я еще не успеваю произнести нормально, как он уже сообщает мне, что это самое главное. Я знаю, что он спросит. Он знает, что я отвечу. И чем дольше это продолжается, тем больше весь этот разговор походит на одно длинное слово, которое мы вместе произносим. Он свою часть, а я свою. Каксамнормальносамглавное. Не так давно мы сократили это слово, и теперь оно выглядит примерно так – каксамнормалсамглавн. Все происходит настолько стремительно, что ответь я на его вопрос плохо, уверен, он по инерции скажет, что это самое главное. Иногда он еще говорит, что мы ходили с ним в один детский садик, и спрашивает, помню ли я. Я честно пытаюсь. Иногда у меня получается – тогда Витек гордится и щерится изъеденными зубами в воспаленных деснах.

Мы подошли ко входу в метро. Вероятно, мы шли сюда с самого начала. Не люблю метро. Все смотрят, но никто не подает. Люблю церковь. Никто не смотрит, и все подают. Пахнет крысиной норой. Много девушек, но я никого не знаю и ни с кем не могу поздороваться за руку.

Как удобно протирать эскалатор! Стоишь и держишь тряпку. Он сам под ней едет и протирается. А можно даже и не держать. Пусть сама лежит. Как было бы хорошо, если бы все само вот так делалось. Не ходишь к церкви и не стоишь весь день, а люди сами приходят к тебе и подают. И Руби тоже сама приходит и здоровается с тобой за руку. Долго. Бесконечно. И смотришь на нее. И чувствуешь ее пальцы. Цветковые. Лепестковые. Долго. Бесконечно.

Место, где переплетаются воображение снов и воображение книг. Магический эскалатор. Людей еще не так много – час пик начнется через полчаса. Междугородние поезда всегда приходят так рано. Грязная плитка, и к ней грязной головой прислонился нищий – как на расстрел. Глаза закрыты – спит стоя. Сейчас ноги подогнутся и упадет. Часы над платформой показывают время. Время показывает себя в часах над платформой. В складчатом лице старой женщины. В треснувшем белом квадратике под ногой. В лязгающем дребезжании под ребром справа. В рытвине на носу в зеркале. В стройных идущих ногах – раннее теплое сентябрьское утро. Тик-так, тик-так.