Павел Сомов: Писательский кружок

Два дня через два этой дорогой я хожу на работу, я знаю каждую трещину в асфальте, каждое дерево вдоль дороги. Все собираюсь сосчитать шаги – не знаю, зачем, просто так – и никак не соберусь. Парень идет навстречу, работает где-то здесь, может быть, даже на заводе. Часто встречаю его в разных местах пути, почти всегда смотрю на него, он на меня нет. Узкие бедра – мужские. Но слишком узкие – нет пропорции.

На работу я люблю ходить не спеша, для этого достаточно выйти всего на десять минут раньше – и ты властелин мира. Ты можешь наслаждаться утренним воздухом, прохладой, упругостью шагов. Идя неспешно – чувствовать, как просыпается организм, светлые мысли наполняют голову. Но для этого нужно вставать на десять минут раньше, вот почему я обычно опаздываю на десять минут. На десять минут можно. А однажды я вышел на десять минут позже обычного, а приехал на пять минут раньше – феномен. Сама Вселенная сжалилась надо мной, глядя, как тягостно я просыпался в то утро, и изменила плотность пространства-времени.

А вот и старик Джеймс идет, как всегда бубнит что-то себе под нос. В своем синем плаще, волосы растрепаны, подмышкой книга в газетной обложке – один из немногих, кто использует газеты по назначению. Джеймс священник, по утрам он всегда ходит в церковь, даже когда служба не его. Вот и сейчас идет – задумчиво ступая, носки в стороны, спина парусом, взгляд перед собой, руки сзади. Это единственный в своем роде человек – у него на носу растет борода, вернее щетина, вернее очень жесткие волосы – такие же как на старом, сморщенном, коричневом подбородке. А в ушах у него джунгли. Бог обезврежен, говорит Джеймс. Нам нечего бояться, это раньше люди боялись, когда Бог был жесток. Сейчас люди сделали Бога слишком добрым – и поэтому не боятся его.

А вот и Чарис. Странно видеть, я же видел его вчера и позавчера. Никогда не встречал его три дня подряд. Или встречал? Три дня подряд – джек-пот. А у него Джеймс-пот. Толковый парень. Но для толку, одного толку мало. Да и времена не те. Расцвет позади. Золотые пятидесятые – вершина. Правда, и тогда уже чувствовался запах гнильцы, даже задолго до этого, но мы отворачивались, как отворачиваешься от мусорного бака, проходя мимо в чистых ботиночках, в чистой рубашке, с мыслями о грядущем счастье. И вот теперь, как ни верти голову, от этого запаха не отделаться – гниль поразила нас самих.

– Доброе утро, Джеймс.

– Доброе утро, Чарис.

Едва заметный поклон – кивок головы, в котором предполагаются изящество и достоинство. Небольшое несоответствие растрепанного вида и аристократичности манер – сродни вежливости провинциальных алкоголиков. Хотя Джеймс, пожалуй, не принадлежит ни к алкоголикам, ни к провинциалам.

– Как поживаешь, мой друг?

– С божьей помощью. Как ты?

– Да что мне сделается? Как вчера, так и сегодня. Живу, метаболирую. Хотя зачем мне жить, ума не приложу. Обычные старики живут для детей или для внуков – у меня никого нет. Отправили бы всех одиноких стариков добывать уран – сколько пользы было бы. Почему этим занимаются молодые?! А так скоро и нас стариков совсем не будет – не будут доживать.

– Закат человечества – грядет.

– Старики-то еще ладно, и не нужны. Детей не будет! Да что говорить… Детей-то нам еще, может быть, русские нарожают – вон их сколько, одни русские. Понаехали: работать не хотят, промышляют наркотиками, воровством – грязные. Сплошная грубость. И глаза у всех хитрые, ледяные.

Или не у всех? Какие они разные. Ирландца сразу видно, а этих поди разбери. Приоденутся – и не отличишь. Чарис немного похож на русского, хоть и помесь от мексиканца с ирландкой. Как играет солнце на кресте! В такие минуты особенно веришь, и гордишься, и возвышаешься. И грешишь. Всегда грешишь, уж лучше и не думать об этом. Штукатурка на северной стене отваливается, фундамент мхом покрылся, ступени истоптаны – печати времени. И я еще с моим лицом – гербовая, с размаху.

Холодная, каменная, острая церковь вырастает из земли – как волчий клык в наростах зубного камня, солнце смягчает – степляет ее острые черты. Церкви с колокольнями похожи на механические будильники – каждое утро они звонят, но Бог спит очень крепко и очень давно – с воскресенья. Никому не хочется вставать на работу. На паперти у входа стоит Пермоллой, смотрит на нас – как мы идем. Лунный ландшафт его лица и быстрые глазки говорят о не самых крепких нервах. Левая часть его тела меньше, чем правая, и как будто старше, чем правая. Вот такие сейчас родятся люди. Заметнее всего на лице, остальное только если приглядишься. Лицо перекошено – правая половина как будто пытается поглотить левую. Левая нога короче – немного припадает на нее при ходьбе. Рука меньше и тоньше. Позвоночник чуть скривлен на левую сторону – от этого сердцу тяжелее биться, но оно бьется – самоотверженно. Милостыню он просит левой – жалостливой рукой. Мосластая, тощая, глянцевитая – будто лапа ящерицы, нездоровая. Брезгливо. Здороваемся правыми – правая влажная. Первая фраза Пермоллоя всегда ясна, обдумана, полна воздуха и энергии, но после первых слов он начинает задыхаться, захлебываться, спешит сказать, глотает слова и смотрит с надеждой, что вы его поняли. Как же он всегда пялится на Руби! Обволакивает паутиной взора – паук-вуайерист. Пора уже переезжать отсюда поближе к работе – или подальше от нее – денег вроде бы накопили.