Гаджимурад Гасанов: Зайнаб (сборник)

В том году я поступила в Харьковский авиационный институт. Осенью вышла замуж, через год у нас родился сын. Когда нашему сыну исполнилось шесть месяцев, немецкие фашисты напали на нашу Родину.

Мы с мужем жили в военном городке небольшого хутора, недалеко от Луганска, куда его перевели. Первые же дни войны мужа с небольшой группой таких же офицеров куда-то перебросили, потом нам передали, что в разведшколу. Когда фашисты заняли Харьков, мой отец с матерью переселились к нам. Через некоторое время фашисты заняли и наш хутор. Отец был партийным, мы боялись предательства, за его жизнь. Рассчитывали, что вдалеке от Харькова фашисты его не вычислят, недруги его не предадут. Но нашелся предатель, который указал на отца. Его повесили на одинокой сосне, возвышавшейся у въезда на наш хутор.

Когда Зарра заговорила об отце, ее голос задрожал, глаза наполнились слезами. Но, увлекаясь рассказом, она отвлеклась на другую тему, ушла в воспоминания. И ее речь, набирая силу, становилась ровной, уверенной. Наконец она заструилась ручейком.

– Еще в начале войны разведывательную группу, которой командовал мой муж, забросили в тыл врага. Кто-то из штабных крыс их предал, они попали в засаду. В неравном бою он потерял половину бойцов своей группы. А те, которые уцелели вместе с моим мужем, не смогли пересечь линию фронта, и они ушли в лес, к партизанам.

Наш хутор находился под немецкой пятой. Почти в каждой уцелевшей советской семье квартировали офицеры жандармерии. В нашем хуторе открыли штаб немецкой тайной жандармерии, куда полицаями были наняты предатели, недовольные советской властью хуторяне. В хуторе врагов советов тоже было немало. Жить и свободно дышать стало невыносимо. Мы жили в зависимости от того, как наши партизаны в лесах вели себя: активно или пассивно. Если они активизировали диверсионно-подрывные операции, то по приказу начальника тайной жандармерии полицаи устраивали облавы на хуторян. Нас выгоняли к церкви, наугад выбирали нескольких из нас и в назидание остальным вешали на виселицах, на скорую руку сколоченных полицаями на хуторском майдане.

Наша изба находилась на краю хутора, у оврага, недалеко от леса. По указанию центра партизаны превратили ее в свою тайную явочную квартиру, куда они по ночам собирались в случае необходимости. Из Луганска по подземным коммуникациям в овраг, за нашей избой, выходил туннель, прорубленный в Первую мировую войну. По нему в город просачивались партизаны, наши диверсионные группы. По рекомендации партизан я в избе открыла кафе, закусочную для немецких офицеров, куда партизаны через тайных агентов с рынка города поставляли продукты: мясо, рыбу, свежие овощи, фрукты, спиртное, немецкое пиво. Я наняла баяниста, певицу, которая виртуозно исполняла наиболее одиозные немецкие песни. По вечерам кафе всегда заполнялось немецкими офицерами. Они после изрядного количества выпитого спиртного, не ведая, что я прекрасно владею немецким языком, начинали откровенничать между собой, иногда выдавая мне ценную информацию.

Первые дни работы кафе самым мучительным для меня испытанием было преодоление ненависти к офицерам немецкой жандармерии, исполнение их капризов, прихотей. Но самым жестоким для меня наказанием была ненависть своих хуторян. Одни из них с презрением дышали мне в спину, другие открыто бросали слова проклятия, называя «фашистской подстилкой», «полицейской свистулькой». Но больше всего я боялась колючих взглядов, шипучих уколов матери. Она, хоть знала, что я являюсь связной партизан, что каждый день, рискуя жизнью, добываю информацию, иногда упрекала меня, что веду двойную игру.

В один из вечеров мою закусочную посетил переодетый в форму немецкого офицера партизан из отряда моего мужа и предупредил, что в следующую ночь меня посетит мой муж.

Я чуть не вскрикнула от такой радостной вести. Еле дождалась, когда кафе покинет последний посетитель. Забежала к матери, со слезами на глазах бросилась к ней на шею, шепотом передала радостную весть про мужа. Этого мне стало мало, упала перед ней на колени, стала осыпать ее руки, лицо поцелуями:

– О, боже, какое счастье, какое счастье! Ты там, на небесах, услышал наши молитвы. Ты не оставляешь нас без Своего божьего благословения! – все в слезах шептала я. – О, боже, какое счастье, какое счастье! – подбежала к люльке со спящим сыном, обняла его, осыпая его пухлые щечки, глаза, ротик поцелуями. – Сын мой, – тихо плакала я, – сегодня мы увидим нашего папку!