Нонна Орешина - Небо земных надежд

Мысли текли вторым, словно подкладочным планом, не мешая работать: рассчитывать, прикидывать, сопоставлять и все замечать. Внизу бесконечно, уныло ползла гряда сопок. Линия горизонта по окружности тонула в дымке и казалась размыто – грязной. И только небо сияло на удивление празднично. Оно принадлежало сейчас лишь ему, незаполненный голосами эфир подтверждал это. Но не было чувства одиночества. Было упоение свободой, избавление от всего земного, обыденного и назойливого; было очищение от липкой условности каждодневной жизни, от сутолоки никчемных стремлений и пустяшных дел, от неприятностей, которые в последнее время сыпались как из рога изобилия. Свобода не вообще, а свобода мастерства, которая приходит не сама собой, пусть даже ты избранник Божий и в тебя с рождения заложен летный дар. Свобода, завоеванная несвободой обязательного труда, тяжелого, даже мучительного порой, но никогда не каторжного. Труда физического, умственного, духовного, – где как не в полете так гибко, так дерзко, так неистово сочетаются они, казалось, в несочетаемо невозможном, которое превращает мечту в реальность.

В полете праздник души…

…Двадцать секунд до рубежа начала снижения, откуда начинается скрытый подход к полигону… Вон она, двугорбая сопка, похожая на верблюда. За ней – ровное, как стол, каменистое плато в морщинках и трещинах. Мороз зимой и палящее солнце летом потрудились над ним изрядно. Ни единого дерева, даже кустов, никаких привычных ориентиров.

Демин прибрал обороты двигателя, одновременно прижал пальцем кнопку радио:

– “Стремянка”, 231-й. Начинаю снижение.

– Снижение по заданию, 231-й, – торопливо, словно только и ждал доклада, выдал квитанцию руководитель дальней зоны.

Нос самолета опущен, и зеленоватое стекло по-весеннему окрашивает землю. Нарастание скорости, в деталях укрупняющиеся шероховатости подстилающей поверхности приобретают глубину и объемность. Отслеживая перемещение МиГа нутром, и не отрывая взгляда от мысленной точки, в которую надо попасть, выходя на предельно малую высоту – двести метров, Демин как-то по-новому ощущал синхронность своих действий и податливую отзывчивость истребителя. Все было радостно привычно и в тоже время иначе, чем всегда. И это состояние настороженной подобранности, растущее по мере приближения к земле, где уже по-другому, выпукло, воспринималось безжизненное, промерзшее, казалось, все живое похоронившее плато, на века затерявшееся в бескрайних степных просторах…

Секунда, две… тре-ть-я растянулась на плавном выводе… Демин чуть раньше взял ручку управления на себя, перегрузка вдавила немного резче обычного, стрелка радиовысотомера подсказала: двести десять и замерла на этой высоте…

Скорость – километр за четыре секунды… Она смазывает, растягивает, стирает все, что стремительно проносится под плоскостью. Она убивает посторонние мысли, чувства, желания… Она гипнотизирует, опасно завораживает, холодит в груди, съеживая сердце. Все, лежащее по сторонам вблизи, разворачивается, прежде чем ускользнуть назад, а дальнее остается на месте до поры до времени, исчисляемого секундами.

Плато оборвалось внезапно – третий поворотный. Стрелка радиовысотомера дернулась и невозмутимо зафиксировала триста метров, а чуткая стрелка задатчика курса торопливо развернулась в сторону полигона – Демин довернул самолет и снизился еще… Теперь под ним блестящей змеей петляла река с крутыми берегами. Демин шел по руслу и словно нанизывал ее извивы на вытянутый нос истребителя-бомбардировщика.

Сейчас будет контрольный ориентир – линия ЛЭП. Коротко доложить руководителю дальней зоны, в ответ получить лаконично: “Выполняйте, 231-й”.

Металлические опоры промелькнули в стороне, блеснув проводами и чуть приметными бусинками изоляторов. Демин снизился еще, обостренно чувствуя хирургическую точность своих движений. Кольцо горизонта стянулось, сопки по сторонам маловысотного коридора обрели величину. Краем глаза он отмечал их назойливое присутствие, хотя взгляд был устремлен только вперед. Где-то там, на приближающейся и ускользающей границе земли и неба, чуть в стороне от курса, должна замаячить вышка руководителя полетами на полигоне.

Демин глянул на радиовысотомер. Стрелка упрямо показывала двести метров, хотя несколько секунд назад рука зафиксировала сто пятьдесят и снижала истребитель до ста. Можно и до пятидесяти. Раньше это была его любимая высота. И ничего не замирало, не холодело, как сейчас. Казалось, вся жизненная сила, что есть в нем, притягивается, сливается в направлении взгляда, сосредотачивается в ладонях, и он понимает машину не мозгом, а телом – плечами, грудью под сбруей привязных ремней, икрами ног, брюшным прессом, и, прежде всего, тем местом, которое прочно припечаталось к парашюту в чаше катапультного кресла.