Михаил Малышев - Медлительная река. рассказы

– Катастрофа!

– По-другому не скажешь, – мрачно согласилась официантка, получив сдачу – двадцать рублей – на чай. И снова пожалела о том, как некстати, из-за наезда силовиков на оптовый склад эквадорских бананов, сорвался запланированный на вечер корпоратив фруктовой компании… Однако такси Рыбникову всё-таки вызвала.

Следующее утро он лежал пластом, раздавленный и опустошённый. И если, после похмельных ста грамм, невидимые железные обручи, сжимавшие голову, стали немного ослабевать, то чувство опустошённости и ожидания чего-то страшного только усилилось. Тогда он задёрнул шторы, вытащил из гнезда евроджек стационарного телефона, выключил сотовый и ушёл в запой.

В воскресенье 26 декабря утром, а может, ближе к обеду – достоверно утверждать сложно, потому что для Рыбникова время замедлилось, исказилось и вяло текло, как липкая и тягучая патока, – водка закончилась. Чашка с рисунком жёлтого острова предательски скользнула из рук, брызнув по кухне острыми черепками и последним запасом крупинок растворимого кофе. В смятой с одного боку пачке синего «Винстона» не осталось ни одной сигареты.

От спиртного и так уже было дурно, без кофе с трудом, но обходиться всё-таки приходилось, а вот не курить он просто не мог. Собрав всю волю в кулак, Рыбников решился на вылазку. По дороге в магазин, подняв воротник пальто и поёживаясь от холода, он задержался у газетного киоска на троллейбусной остановке. За мутным, в разводах грязи, стеклом лежала стопка нераспроданных номеров той самой субботней вечёрки, где должна была выйти его статья. Дрожащими руками он выгреб из карманов нужную мелочь, купил газету и пробежал страницы глазами. Статьи не было. Ни на первой полосе, ни в подвале, нигде. Кругом безликие интервью, поздравления, гороскопы. Знакомая и однообразная предновогодняя чепуха, которую обычно даже не пишут, не сочиняют, придумывая на скорую руку, а просто передирают, меняя фамилии, даты и прочее из похожих, как близнецы, номеров прошлых лет…

В этот момент в кармане зазвонил сотовый. Странно. Он же ещё в субботу его выключал. Наверное, не придавая значения, машинально включил перед выходом в магазин. Как бы там ни было, сейчас телефон разрывался, и на дисплее светилось: «Ефимыч».

– Слушаю, – хрипло ответил Рыбников.

– Николай Алексаныч! Слава богу, живой! Ты что же это, голубчик, пропал, телефон недоступен? Мы тут все уже в панике!

– Кто мы?

– Как кто? Я, Татьяна Олеговна, ещё люди… Ты сейчас где?

– Почему не вышла статья? – глухо, с нескрываемым раздражением спросил Рыбников.

– Николай Алексаныч, любезный! Ну посуди сам, как я мог в номер такое дать: цунами высотой в двадцать метров, машины, как скорлупки, на гребне волны, десятки, нет, сотни тысяч человеческих жертв?! Ужастик какой-то! И остров этот у побережья Таиланда – Пхукет или Бхукет – ну, ты его ещё Букетом назвал… Кто же знал, что вся эта хрень окажется правдой? Ты новости-то по ящику видел?

Рыбников, ухватившись за угол киоска, удержал усилием воли летящий в лицо заиндевевший асфальт. Как птица в клетке, в груди металось и билось сердце…

Редактор продолжал трындеть, живописуя масштабы и подробности случившейся катастрофы. Слова из мобильника сыпались снежной крупой:

– Не знаю, Николай Алексаныч, как ты это проинтуичил, но я впечатлён! Зря, выходит, статью твою завернул. Каюсь, был неправ. Так я что хотел… Если ты, скажем так, подобные штуки впредь повторять сможешь, так это же золотое дно! Это, знаешь, какой тираж? Рекламодатели в очередь набегут! Тут и на журнал замахнуться можно! Само собой, ты в доле. Замом ко мне пойдёшь? Что скажешь? Ты, вообще, слышишь меня?

Рыбников слышал и молчал, не в состоянии двинуться с места. Секунды две-три, а может, целую вечность (кто возьмётся точно сказать? – ведь время, бывает, трансформируется и течёт медленно, как вязкая тягучая масса) он, не отводя глаз, смотрел на синий большой грузовик с надписью «Почта России» на козырьке, который, потеряв управление, летел на остановку, газетный киоск и на него, Рыбникова. «Но это не внедорожник, а почтовый фургон…» – промелькнуло в сознании, и тут же раздался удар, металлический скрежет, и кто-то наглухо выключил начинавшее багроветь, уже стремившееся к горизонту солнце.

Два дня в реанимации он был между жизнью и смертью. На третий день, когда врачи областной больницы всё-таки вытащили его с того света, Рыбников очнулся, со стоном повернулся на спину, и странные, дико звучащие таинственные слова чужого языка быстро побежали с его губ. Как впоследствии выяснили эксперты, привлечённые компетентными органами, неизвестный язык оказался арамейским. Почему именно на нём, древнем и не имеющем в настоящее время хождения, мёртвом языке заговорил Рыбников, они объяснить не смогли.