Николай Максиков - Не ворошите старую грибницу. роман

– Ты и впрямь стал чего-то бояться. И скрываешь, видимо, от меня не мало.

– Я, Анюта, русский офицер. И честь имею. В двадцатом году мы были в Крыму. Я и мой боевой товарищ Сергей Шмелёв находились в лазарете. У меня было лёгкое сабельное ранение плеча, а у него перебита нога. Наши, те, кто попал на корабли, отчалили из России. А мы, в основном раненые, находились на лечении, вверяя свои судьбы Богу. Слышали, будто объявили амнистию и регистрацию в ЧК для набора на службу в Красную Армию. Некоторые не верили, в том числе и я, этим обещаниям всепрощения. Стали обдумывать план побега. Сергей отказался. Сказал, что верит в Россию, тут у него семья. Остался. По приказу Крымского ревкома его и всех офицеров, кто не покинул лазарет, выволокли и расстреляли. А мы с группой боевых товарищей из Феодосии двинулись на запад, прошли румынскую границу. Потом переправились во Францию. Там и нашёл родителей – моих и твоих. Были живы и здоровы. Я служил некоторое время в одной организации, состоящей из наших соотечественников. Через них и удалось оформить официальное возвращение меня в Россию. Только по легенде я красный боец, даже в партию вступил. Ну, это моё дело и свои счёты у меня с большевиками. Я им никогда не смогу простить ни нашу разлуку, ни разлуку с родителями, ни Сергея и тысяч таких, как он. Но и без России мне не жить…

Вдоль Волги бегала гурьбой босоногая пацанва, пугая крикливых чаек и задорно разбивая серебристую гладь реки пущенными камушками-голышами.

Мужчина на берегу закурил. Покачиваясь, он молча смотрел на быстрое течение волжской воды, на бурные волны, плескающиеся в каменистый берег и о чём-то думал, хмуря в табачном дыму изогнутые брови. Облокотившись на ствол дерева, рядом стояла грустная женщина. Её взор был обречённо печальным.

Окутанная пеленой этих воспоминаний, Анна Сергеевна задремала, прильнув щекой к горячему плечу мужа. Как редко они видятся! И когда теперь он, как красное солнышко в дождливую осеннюю пору, явится к ней ещё? Сколь долгим будет их робкое, неустроенное счастье?

Субботний день на Петрушинских хуторах поначалу как-то не заладился. С утра и почти до обеда зарядил дождь – мелкий, по-осеннему противный. Полевые работы были приостановлены. Примерно в полдень проглянуло солнце. Ветер мощными порывами, словно невидимый могучий лось, трепал остатки туч, разбрасывая их, как серых волчат по сторонам небосвода.

Серёжка Пустовидов договорился с Евлампиевной на вечерние посиделки. Предварительно согласовал со старшиной увольнительную для солдат-музыкантов.

Старик Пантелей Лошкарёв на каурой лошадке поехал в пойму, перевезти домой стог сена, пока дожди совсем не сгноят его. Во дворе сено можно раскидать, хорошенько просушить и затем уже собрать в скирду. Всё же удобнее, чем где-то на стороне. В колхозе в будний день и лошадь-то не допросишься.

Часам к четырём пополудни на выгоне перед крайними домами показалась щуплая фигурка какого-то паренька. Одетый в однотонный, коричневого цвета костюм, шикарные ботинки, в кепи, из-под которой выглядывали смоляные кудри, он сразу привлёк внимание стариков и детворы. Расположившись в пригреве солнца на завалинке, они обменивались разговорами о былом, отвечали малышне на вопросы «про старину», рассказывали доверчивым ребятишкам всякие небылицы и страшные истории про ведьм и колдунов.

Парень подошёл поближе и вежливо поздоровался. Старики деликатно приподняли свои картузы, любопытства ради поинтересовались, чей он да откуда-куда путь держит. Оказалось, что зовут молодого человека Михаилом, добирается домой в Камышин из самой Москвы, куда ездил поступать в цирковое училище. Заезжал по пути в Елань, а оттуда на перекладных третий день теперь малым сапом следует к мамке. Попросил водички и чего-нибудь перекусить. Поставил между ног кожаный чемоданчик с облезлыми углами и жадными глотками выпил целую кружку холодной колодезной воды. Не спеша очистил принесённое кем-то варёное яйцо, откусил пучок зелёного лука и довольно задвигал челюстями.

– Ну, а ты в чём силён-то, мил-человек, что таким мудрёным наукам обучаться изволил? – дед Савелий прищурил правый глаз, затягиваясь душистым самосадом.

– А я, дедушка, фокусы могу показывать.

– Эка невидаль! Это как же ты народ удивляешь? Ловкость рук, али как? Мне вон мой Федотка надысь тоже фокус показал: закрыл меня, паршивец, в чулане, а сам курил за сараем, негодник. А этому курильщику ещё и шести нет.