Анжела Конн: Семь-Я. Роман

© Анжела Конн, 2016

ISBN 978-5-4483-0902-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дом наш стоял на пригорке, напоминающий вздыбленный петушиный гребень, зубчатыми склонами спускавшийся к железной дороге, по которой мчались в противоположных направлениях пассажирские и товарные составы, и которые от соприкосновения колёс с заезженными рельсами издавали стон от рессорно-пружинящего сцепления, доходивший до семейства, совершенно не обращавшего никакого внимания на лязг и перестук, если этого не требовало обстоятельство. «Обстоятельство» зависало в окнах поездов, следовавших из одной республики в другую, веселящимися лицами родственников родителей моих, выбывших из родных пенатов в молодом возрасте и поселившихся на новом месте. Переселение произошло не по их воле.

Намётанная из пятнадцати республик-лоскутов страна, наспех схваченная грубыми стежками разноязычия и отличающейся друг от друга историей и культурой в одно кумачовое одеяло, накрывшее самую большую территорию в мире с названием СССР, начала победное шествие по двадцатому столетию словами из гимна «Мы наш, мы новый мир построим…»

Шершавыми руками красноармейцев в суконных суровых шинелях и будёновках империя строила «новый мир», играя судьбами миллионов крестьян, в одночасье ставших врагами установленного порядка, грабя, раскулачивая и ссылая по высокой воле в места отдалённые от родных краёв. По разным причинам. Ссылали по политическим мотивам, ссылали раскулаченных, обобранных до нитки зажиточных крестьян, ссылали одиноких и семейных, ссылали всех тех, кто новой властью считался неблагонадёжными. Тьма – тьмущая…

Дед мой помимо того, что имел маслобойню, мельницу и живность в необходимом для семьи количестве, был мировым судьёй сельского округа, выбранный жителями поселения и назначенный таковым благодаря неординарным человеческим и предпринимательским качествам.

Бесчеловечный отъём нажитого горбом и умом хозяйства, и моральный надлом, поразивший не только его – гордого, независимого в своих суждениях человека, но и всю округу, за которую он нёс ответственность – сделали своё чёрное дело: от сердечного приступа он скончался. У гордых – смертельно уязвимая душа…

После раскулачивания, в ссылку в Казахстан отправили его единственного сына с женой и двумя маленькими детьми. Грубая машина репрессий безразлично-изящным «переключением стрелок» с отца на сына, ещё не успевшую пожить молодую семью, назначила без вины виноватыми. Из Ленинакана, на трёх «руси сел» (русских подводах), груженных личными вещами, необходимыми для проживания в незнакомом месте, двинулись маленьким обозом под неусыпным оком конвоиров среди гор и равнин, подсаживая по пути раскулаченных, как и они, приневоленных переселенцев.

Позади остался город более тысячелетия раздираемый арабами, персами, турками, и, наконец, нашедший убежище сначала в Российской империи, переименованный Николаем I-ым из Гюмри в Александрополь в 1837 году, а в 1924 году, ставший в составе Армении советским, получил название Ленинакан. Но не обрёл покоя.

Конвейер «кулацкой ссылки» нового мира был налажен в феврале 1930 года. Переселенцы относились к первой категории депортации в шестьдесят тысяч семей из Закавказья, Северного Кавказа и Средней Азии.

Обречённые на мучения, если не на погибель, люди, прижавшись друг к другу, раскачивались из стороны в сторону в такт движения подвод. Вынужденное, не по их желанию, жестокое своей дикостью перемещение, по всей стране ручейками стекалось к одному устью, которое и должно стать началом карательной каторжной жизни ни в чем не повинных, обобранных и затравленных, вырванных из собственных домов крестьян.

По грязным от тающего снега дорогам, превратившим путь в чавкающее чёрное месиво, от погружения в которое фыркают еле переступающие в нём тощие волы, подневольные как и люди, с короткими остановками для смены конвоя и животных, за три дня кое-как добрались до Тифлиса. Там, под дулом винтовок загрузили всех скопом в длинный коричневый состав, похожий на извивающуюся гибкую кишку, и покатил он, горемык, в холодных, утрамбованных молодыми и старыми, и только начинающими жить детьми, вагонах, в неизведанные чужие дали, называемые казахстанскими степями.