Тимур Бикбулатов - Opus marginum

Он был дурак, этот писатель. Ему не о чем было писать, ни о чем он и не писал. Захватив идеи в рабство, он делал с ними все, что хотел, и все, что умел. Умел он все и ничего не хотел. Он садился и писал, сам удивляясь ирреальности и бессмысленности написанного. Он был образованным человеком, номинально образованным (диплом в рамке с идеально ровной трещиной через все стекло). Ему не хватало книг, он писал свою, глупую и никому не нужную, как не нужен никому был он сам. Его все называли просто Росс. Да и не все ли равно? Он был мифом, но его материализованность мешала всем хотя бы подумать об этом. Подверженный всем страстям, не обладающий атрибутами ни ангела, ни дьявола, ни хотя бы чокнутого, он был по-обывательски вежлив, иногда рассеян, иногда груб и даже иногда надевал костюм. Он отнюдь не был одинок, наоборот, у него был миллион друзей, уважающих его и пользующихся им. Но никто не знал его.

Никто не видел, как в горячих сумерках, при свете настольной лампы, он пытался воскресить Бога, медленно, тщательно, по частям. Он не хотел вернуть его людям (для этого он был просто добр), он хотел убить его. Единственное, что им двигало – это Зависть, зависть к тем, кто сделал это раньше. Росс родился богоубийцей, и единственное, что мешало ему жить, это невозможность исполнить свой долг. Он расплачивался за чью-то злую шутку, за случайность, вероятностно невозможную. Он поклялся отомстить людям за их некрофилию. Пусть Бог немного поживет, какие песни они запоют? И тут явится он с подписанным Приговором. А пока…

Пока не подписан Приговор, он писал себя, приговоры себе, не стесняясь никого, не убивая даже в воображении. Его полупьяная фантазия в беспорядке, нелогично ложилась на чистые, накрахмаленные листы, как дорогая проститутка, и он насиловал ее с мастерством аристократов, пристраиваясь то к заключенному Маркизу, то к графу де Сенгал, то к псевдографу, воспитавшему Мальдорора. Он просто мог себе позволить жить, забывая о разуме, никому не показывая настоящей свободы, обнаглев до того, что иногда побеждал ответственность.

Ему просто казалось, что он был философом.

«Веware the JaЬЬеrwоск», – рояль сумасшедшего по кличке «Герцог» тревожил Шэна. «Тhе Frumous Bandersnatch». Шэн сидел и выстукивал ритм карандашом. Холодный логик Доджсон и старый, добрый Дюк, ребенок на небе и ребенок на цветах. Цветы на небе, небо на цветах. Ребенок на ребенке…

Можно к тебе, Шэнни? – в дверях торчала потная лысина Корнеля. – Или в столь поздний час твоя бренность находится на реверсе Луны?

Перестань ходить ко мне с голой задницей на голове и мешать слушать музыку, – Шэн выключил радио и развернулся в кресле. – Конечно, Нэл, я всегда рад тебя видеть. Кофе будешь?

Опять без сахара и из разбитого стакана? Фу, – толстяк поморщился и ловким движением загнал начинавшие сползать очки обратно на переносицу, – Знаю я тебя – накачаешь кофе, а потом всю ночь страдай от бессонницы и слушай твои пошлые рассуждения о женщинах. Лучше чаю – мне завтра рано утром надо быть на вокзале.

Встречаешь, провожаешь?

Уезжаю.

Надолго?

Навсегда.

А как же семья?

Шла бы ты домой, Пенелопа. Ты опять начинаешь лезть в мои личные дела. Я слишком люблю себя, чтобы еще всякие бездельники совали в меня свой нос. Уезжаю в деревню, стану зоофилом-отшельником. Мне все здесь обрыдло – реклама, кошки, пивные банки, непьющие студенты, дорогие проститутки, церкви, лужи, золотые зубы. Я продал квартиру и купил домик в самой глуши. Я уезжаю, Шэн.

Ты продал квартиру. А как же Кэт?

Пусть идет на панель. У меня есть парочка знакомых сутенеров. И, в конце концов – моя теща – тоже сводня не из последних.

Да ты с ума сошел! – Шэн встал и заходил по комнате, в рассеянности хватая предметы и тут же бросая их на место. – Ты дурак! Вот уж не думал, что когда-нибудь серьезно назову тебя дураком. Ты что, стал импотентом или ты – любовница Наполеона? Корнель бросает Кэт ради коров и цветочков, навозного запаха и потной деревенщины. Ты же боготворил ее, помнишь, в университете…

Забирай ее себе. И если ты будешь трахать ее в ванной – она будет приносить тебе завтрак в постель.

Но она же прекрасно поет. Ее карьера еще впереди! – от волнения Шэн покраснел и расстегнул ворот рубашки.

Ее рот годится не только для этого. В этом сможешь убедиться. Бери ёе – ты ведь когда-то ее любил. Вы будете на пару ничего не делать – выжмешь из мамочки дополнительно пособие. – Никто и никогда еще не видел Корнеля таким спокойным и таким циничным. Он сидел на стуле у окна и пытался прикурить от большого рефлектора, стоящего на подоконнике. Маленький, толстый, лысый, в противных золотых очках, он имел вид победителя мира, Caesar in glory, – я даже сам заплачу священнику за ваше венчание. Ну что, согласен?