Валерий Белкин: Воробышек

И наутро, наспех выпив чаю, захватив кусок хлеба с сахаром, я побежал к сараям подсмотреть «любовь». А сараек у нас было больше, чем домов. Построенные из досок, фанеры, дранки и толи, они служили жителям бараков хранилищем для инструмента, угля и щепы на зиму и другого прочего хлама. У каждого сарая был свой хозяин, злой или добрый. Мы влезали к добрым, садились кто где и на чём и пугали друг друга жуткими историями, услышанными от родителей Колька не сказал, в чьём сарае он разглядел барахтающихся голых, без штанов, как на озере, парней и девицу. Потому я осматривал прилежно по очереди все, заглядывал в щели и дыры, но было пусто и тихо. Бегали мыши, и я был рад, что ни разу не появилась крыса. В нетерпении взобрался на крышу, сверху виднее. Солнце грело, небо чистое, кто на работе, кто в магазине, кто на озере, а я на крыше.

И увидел, как по фанере прыгал с трудом маленький, серенький воробышек. Я сразу догадался, что это птенец, случайно оставшийся без родителей, слабый, беззащитный, больной. Он тяжело подтягивал к себе крылышки, а они никак не поддавались, волочились за ним.

«Ах ты, какой хорошенький, славненький, – подумал я с восторгом и с вожделением, – хочешь, будешь со мной жить, я вылечу тебя.»

И я пополз к нему, ёрзая на одном и том же месте локтями и коленками, страшась проломить тонкую фанерную крышу и рухнуть вместе с ней вниз. А он, в ужасе искоса поглядывая на меня своими чёрными глазками, пытался спастись. Но куда там! Он лишь стукался маленькой головкой с раскрытым клювом о крышу и полз, как и я, к краю сарая. «Ты же совсем ещё ребёнок, куда же ты лезешь», – посмеивался я над ним.

Я придвигался к нему всё ближе и ближе, но этот худосочный птенец не сдавался и упорно отодвигался, делая какие-то нелепые круги. Мы оба молчали, ни он, ни я не подавали голоса. Хлеб с сахаром куда-то пропал.

Крыша угрожающе потрескивала, я убеждал в сердцах воробьиного пацана:

– Зря ты так. зря, поверь мне, я знаю, что говорю!

Мои слова на него не действовали. И вдруг он провалился в щель между сараями.

– Добился, да, добился!? – вскричал я, спрыгнул с крыши на землю, подбежал к щели и ахнул.

Воробышек трепыхался в ней, пытаясь вылететь. Пыль поднялась и повисла вокруг него. Я руку – в щель, хотел достать из проёма, а он отчаянно заскрёб лапками по доске.

– Что ты делаешь, дурак, куда ты опять лезешь?

А ему не до меня, он бился крылышками о стенки и проваливался в низ щели всё глубже и глубже, в густую угольную пыль. Попрыгал я, попрыгал около щели, бесполезно, пальцы короткие. Сбегал, нашёл и принёс тонкую ветку и в щель её. Пытался зацепить птенца, весь напрягся, прижавшись щекой к доскам сарая.

– Ну, сиди на месте, кому сказал!

Разогрело, и солнце насквозь прожигало щель. В ней метались пылинки, чёрные и блестящие. Я судорожно водил веткой туда – сюда. Птенец в страхе барахтался, проваливался всё глубже и глубже и пропал.

– Что ты наделал, что ты наделал! Сколько же раз можно было тебя предупреждать!?

И я ударил с силой и в отчаянии кулачками по сараю. Невдалеке вдруг раздались весёлые голоса, и я, испугавшись, что меня застанут здесь, не чуя под собой ног, понёсся домой, к бабушке.

На следующий день, после бессонной ночи, побежал к сараям, долго искал ту шель, в которую провалился мой воробышек, но так и не нашёл. Я просил его откликнуться, просил Боженьку мне помочь. Обещал вылечить птенчика, выхолить, отнести в воробьиную семью, все родные ему порадуются. Клялся, что никогда больше никого не буду слушать, говорить гадкие слова и уж, тем более, гоняться за воробьями.

Но никто меня не услышал, ни Тот, ни другой, ибо воробышек не откликнулся. У нашего дома я вырыл ямку и похоронил в ней бумажку с надписью «ВОРОБЕЙ», положив траву и раздавленных мошек, чтобы было ему, где спать и чем питаться. Побаивался его прихода ко мне когда-нибудь ночью в наказание.

Ещё некоторое время я нещадно убивал букашек, жуков, мух и горстями приносил их в жертву на могилу лже-воробью. Бабочек не трогал, они красивые и потому очень мстительные!

Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я собрал своих многочисленных друзей, одних пацанов. Бабушка всё приготовила. Мы сидели, ели, хохотали и немножко пили. В дверь постучали, бабушка открыла. Это была моя подруга Алла.

Все закричали: «Заходи! Да не надо! Да пусть зайдёт!»

Я поднялся, смеясь, подбежал к ней. Она застенчиво улыбалась.

– Заходи, – сказал я.

– Нет, – ответила, – у тебя день рождения?