Петр Алешкин - Трясина Ульт-Ягуна. Роман

Я сам 15 лет платил алименты дочери. Знаю по себе, как это финансово трудно, однако делал это, признаюсь, с удовольствием, потому как именно это давало мне право видеть ее два раза в году, покупать ей подарки, ходить с ней в кино и зоопарк. В экспедициях же мне встречались десятки подобных Михаилу уклоняющихся от алиментов прохиндеев. Объяснений своей непорядочности они имели тысячи – как и Чиркунов, прятали в тайниках сэкономленные деньги – как и Чиркунов, пили безбожно – как и Чиркунов, ненавидели тех, кого обманули, ограбили и оболгали – как и Чиркунов, долго не выдерживали работы с нормальными людьми и сбегали из экспедиций и десантов – как и Чиркунов…

То есть перед нами при всей колоритности и необычности образа сего, описанного Алешкиным, – фигура типичная, некий незаметный человечек, наподобие Акакия Акакиевича Башмачкина. Сие есть новая гримаса образа антигероя, ставящая роман «Трясина Ульт-Ягуна» в шеренгу выдающихся произведений русской литературы 20 века.

Ибо в русской литературе советского периода практически нет персонажей, которые на глазах читателя деградируют и превращаются в полускотов. Разве что «Серая мышь» В. Липатова – произведение давно признанное уникальным. И… больше не припомню. Практически всегда герой бывал в начале прозаического произведения образца 1920—1980-х годов полупорядочным, точнее внутренне порядочным, но снаружи невесть чем, а потом вдруг случалось ему совершить подвиг – и все хорошее выступало наружу, а плохое слетало, как ржавчина от огня и окунания затем в воду.

А антигерой П. Алешкина на наших глазах деградирует, превращается в параноика, хотя в глазах героя – Андрея Анохина – продолжает оставаться фигурой страдательной, которой надо и помочь, о которой надо позаботиться, которую можно и любить. За что? Только за то, что когда-то, в детстве, любил Андрей Михаила за необычность, а потом, поняв истинную сущность своего антипода, вдруг пожалел его.

На основании чего Андрей во второй части романа имеет право почитать себя выше Михаила и жалеть его? Оба переступили черту – и знают это.

Но знают также, что муки совести поэта глубже и страшнее, чем у члена бюро комитета комсомола и исполняющего обязанности бригадира плотников. Михаил и с мерещащимся ему в пьяном бреду Лешим говорит о СОВЕСТИ. А Андрей, простившись с уехавшим в Тамбов Матцевым, мучается муками новой любви к Анюте, отвергая влюбленную в него девушку-новоселку. То есть автор играет с читателем в перевертыши: положительный герой оказывается на проверку трухой в красивой кожуре, а отрицательный герой оказывается нравственно чище.

Если перевести эту проблему на уровень осознания ее классиками, то следует на помощь пригласить Федора Михайловича Достоевского, который заявил, что, хоть в романе «Преступление и наказание» написано, что Раскольников убил старуху-процентщицу, но он этого сделать не мог, ибо герой романа – только теоретик убийства и уничтожения ростовщиков, совершить подобный шаг студент не способен.

То же самое – и с антигероем Алешкина. Михаил Чиркунов при всей своей внешней порочности и при всей своей дикости-неумытости, при всем своем беспробудном пьянстве откладывает деньги для того, чтобы передать их с уезжающим в Тамбов Ломакиным для своей первой жены Василисы и их общего сына. Передать типично по-русски, как не знают об этом писатели-модернисты и аксеныши, не подозревают о подобных взаимоотношениях в Европе и Америке. Просто сунул руку под матрас, вытащил четыре с половиной тысячи рублей (сумму, на которую в те времена можно было бы купить тот же дом в том же Тамбове), положил в ладонь даже не другу и не товарищу толстую пачку денег, сказал кому отдать их – и все.

Катарсис… Его в линии развития образа антигероя находит каждый по-своему. Одни видят его в том поступке с передачей денег семье, другие – в реакции Михаила на сообщение о том, что другим двум детям от других женщин, от которых он сбежал, платить алиментов не надо, а потому достаточно вернуться к Василисе, которую он по-прежнему любит, и начать жизнь заново. Третьи – в том, как среагировал Чиркунов на сообщение прибежавшего в его бичевскую лачугу из поселка Андрея о приезде Василисы и желании женщины видеть его.

Но мне кажется, все это – лишь внешняя канва цепи событий, которые могут быть признаны катарсисом образа Чиркунова. Внутренний диалог Михаила с кошмаром собственным, облеченным в образ Лешего, вышедшего из трясин Ульт-Ягана вскоре после столь же кошмарно-бредовой встречи поэта со ставшей русалкой Лизой, – вот истинный пик романа, в котором Петр Алешкин единственный раз во всем цикле романов серии «Русская трагедия» позволяет себе отвлечься от жизненных проблем своих героев и рассказать о том, что мучает и волнует этого замечательного Гражданина России, писателя от Бога…