Михаил Болле - 9 мая

Около балконной двери развалилась старая (никак не меньше десяти лет) восточноевропейская овчарка по кличке Энга. Она мирно спала, как, впрочем, и ее хозяин по имени Григорий Петрович Войтовский. Только, разумеется, он спал не на полу, а на железной кровати с проржавевшими пружинами, продавленным матрасом и тусклыми металлическими набалдашниками.

Когда его сон спокойно закончился, как заканчивается сеанс в кинотеатре, Войтовский открыл глаза. Какое-то время он просто лежал, глядя в потолок и слушая пение птиц, доносившееся с улицы через приоткрытую форточку, затянутую светло-зеленой сеткой от комаров. Затем привстал на локоть, повернулся и посмотрел на собаку. Овчарка, будто почувствовав взгляд хозяина, тоже открыла умные глаза и подняла голову.

– Ну что, Энга? Подъём?

Собака, не торопясь, встала, выгнула спину и сладко потянулась. Войтовский последовал ее примеру, то есть сдернул с себя одеяло, уселся на краю кровати и, зевая, широко раскинул худые руки в разные стороны. Ему уже исполнилось восемьдесят три года, но, несмотря на большие седые брови, нависшие на глаза, выглядел он намного моложе. Поджарый, легкий на подъём, любящий добрую шутку Григорий Петрович производил впечатление никогда не унывающего, зато постоянно охочего до жизни человека.

Семейные трусы синего цвета, некогда белая, но пожелтевшая от времени майка, расплывшиеся наколки на плечах, руках и левой стороне груди, на смуглой морщинистой шее шелковая веревочка с серебряным крестиком – таков был непритязательный утренний облик нашего героя.

Войтовский поморщился, потёр ноющие с утра коленные суставы и встал с кровати, дружно скрипнувшей всеми своими пружинами. Его худые и жилистые ноги метко попали в коричневые дерматиновые тапочки. Григорий Петрович стал религиозным сравнительно недавно, поэтому исполнял обряды со всем рвением неофита. Вот и сейчас он повернулся к образу, три раза перекрестился и шепотом прочел короткую утреннюю молитву. Мельком его взгляд упал на стол, где лежала пришедшая накануне поздравительная телеграмма с незамысловатым текстом: «С праздником! Здоровья. Долголетия. Удачи. Твой Павел». Затем подошел к стене и оторвал листок календаря. На следующем листке красовалась огромная красная цифра 9 МАЯ и неизменное изображение памятника солдату-освободителю в берлинском Трептов-парке.

Бессонница – вечный бич пенсионеров. И хуже всего то, что проснувшись сразу после шести утра, – это дает о себе знать многолетняя привычка вставать и собираться на работу! – никак не можешь решить, чем же убить томительные утренние часы. Именно поэтому пенсионер Григорий Петрович старался бриться как можно дольше и как можно тщательней, аккуратно водя лезвием вокруг давнишнего шрама на подбородке. Сначала он долго и усердно намыливался, а потом старательно соскребал мыльную пену старой опасной бритвой, – такой, которую теперь можно увидеть только в музеях или в старых фильмах. Войтовскому ее подарил один из однополчан, который привез бритву из Германии, где позаимствовал из разбомбленного немецкого дома незабываемой весной сорок пятого года. У самого Войтовского никаких трофеев не сохранилось, но об этом немного позже…

В марте сорок пятого его ранило в очередной раз. Молодой пехотинец Гриша Войтовский, весь перемазанный в тяжелой и мокрой глине, заметно утяжелявшей сапоги и шинель, сидел в окопе, в ожидании очередной немецкой контратаки. В небе стоял тяжелый гул наших бомбардировщиков, на которые где-то вдалеке заливисто тявкали немецкие зенитки. Метрах в ста от окопа стоял подбитый немецкий танк, из которого валил густой черный дым. Когда остервеневшие немцы снова пошли вперед, пытаясь выбить красноармейцев с захваченных ранее позиций, Гришу зацепило осколком ручной гранаты. Этот шальной осколок настолько сильно окарябал подбородок, что кровь полилась ручьем на мокрую от дождя шинель. Войтовский машинально отер подбородок тыльной стороной ладони и тупо посмотрел на собственную кровь. Боли в тот момент он почти не чувствовал.

– Что, зацепило? – сочувственно спросил лежавший рядом сержант.

– Ерунда, – отвечал Войтовский, снова берясь за автомат.

В данный момент, в этом наскоро отрытом окопе их оставалось всего двое. Два других товарища из той же роты уже были мертвы, и лежали совсем рядом. Похоронить их просто не было времени – озверевшие от ненависти и отчаяния фашисты упорно шли вперед, не давая оборонявшимся красноармейцам ни малейшей передышки. В одной из немецких атак, сержанту пулей раздробило плечо, и он со стоном выронил автомат.