Михаил Соболев - Маята (сборник)

Стриженный под машинку седой мужчина сидел на плоском, наполовину вросшем в берег валуне и задумчиво наблюдал за работой сплавщиков. С наветренной стороны чадил разведенный им дымокур. Густой и белый от брошенной на угли охапки гнилого камыша ядовитый дымок ел глаза, щекотал ноздри, но сатанеющий у воды гнус почти не отгонял. Одет мужчина был просто, по-дорожному: в дешевые потертые джинсы, легкую серую матерчатую куртку на "молнии" и стоптанные сине-белые кроссовки. В раскрытом вороте рубахи синел полосатый треугольник тельняшки. Сероватая нездоровая кожа лица, глубокие носогубные складки и седина могли бы принадлежать человеку, прожившему долгую жизнь. Но приглядевшись внимательно к тому, как он точными экономными движениями управляется с костром, как упруго перекатывались мышцы под тонкой материей куртки, становилось видно, что мужчина на самом деле молод. Что ему едва ли больше тридцати. Что старили его не годы, а, скорее, пережитое. И курносое лицо его с высоким лбом, твердыми скулами и плотно сжатыми волевыми губами располагало к себе внутренней силой и уверенностью. И было бы оно даже по-мужски красивым, если бы так явственно не проглядывала грусть в его глубоко запавших глазах, глядящих на мир исподлобья. Синих, пока мужчина любовался открывающимся с этого места видом на Ангару, и меняющих цвет на серый, с металлическим отливом, стоило ему отвести взгляд от реки и погрузиться в свои мысли. Человек с таким вызывающим доверие лицом часто располагает к себе случайного прохожего. Тот обращается к безобидному на вид незнакомцу с какой-нибудь пустяковой просьбой: как пройти на незнакомую улицу, где находится ближайший телефон-автомат или который час? Но, встретившись с собеседником взглядом, смущается и старается поскорее свернуть разговор. И долго еще у прохожего остается в душе неловкость, будто он ненароком прикоснулся к чужой тайне.

На левом низинном берегу, чуть отступив от камышовых зарослей, до самого горизонта стелилась сизым, мохнатым покровом прибрежная тайга. Коснувшись багровым краем линии горизонта, утомленное светило в нерешительности замерло, примеряясь, как улечься удобнее, укрыться с головой хвойным пахучим одеялом и забыться на пару часов, чтобы поутру, отдохнув, умыться студеной росой и по заведенному порядку продолжить свое нескончаемое из века в век движение по небосклону – дарить свет и тепло реке, сопкам, всему живому; освещать Путь барахтающимся в трясине своих страстишек людям, посмевшим возомнить себя подобными Богу.

На сплавучастке заканчивался долгий рабочий день. По деревянному "острову" ходили хмурые рослые мужики в тяжелых негнущихся брезентовых плащах и резиновых сапогах с отвернутыми голенищами. Переругиваясь хриплыми простуженными голосами, они то и дело поднимали до блеска отполированные ладонями багры, алые в закатных лучах. Шевелили, толкали, перемещали с места на место ободранные, в лоскутьях коры, бревна. Мутная, покрытая древесным сором волна билась о крутой глинистый берег. От забитой залежалым лесом протоки несло затхлостью и безнадегой. В предвечерней тишине диссонансом звучало монотонное лязганье подъемного крана, стук багров, надсадный кашель сплавщиков, далекий гудок плывущего по фарватеру судна. Вечернее небо перечеркивали тянущиеся от вкопанных в землю "болванов" к запани толстенные стальные тросы, гудящие от напряжения, как телеграфные провода. Сатанеющий в затишке протоки комар покрывал серой коростой мокрые руки сплавщиков.

Нет, здесь Семену не глянулось. В детстве Сеня Горин мог часами с открытым ртом слушать рассказы учителя географии Александра Платоновича о лихой и опасной работе сплавщиков. Тот в свое время стоптал не одну пару сапог, лазая в составе этнографических экспедиций по тайге. Сейчас же, после запрета молевого сплава по Ангаре, на смену романтической профессии "речных ковбоев", как в столичных газетах называли сплавщиков, пришел тяжелый монотонный труд. Буксир заталкивал в протоку сплоченный лес. Течением плоты прижимало к запани. А дальше – распутывание опухшими застуженными руками ржавой проволоки, хлюпанье скользких подгнивших мостков, тяжеленный багор, казалось, приросший к рукам, водка, ревматизм, инвалидность и скорая старость.

А потом Семену уже много лет мечталось побыть одному. Подышать тайгой, подумать о своем, отойти сердцем…