Лео Карлсон: Над водами Ксанфа. Ошибка царьзидента

Услышав об этом, осторожный Модест Иннокентьевич послал разведать обстановку дежурную сестру. Ту из номера с вежливой натянутой улыбкой выставила сиделка старухи, сказав, что зря пустили самозванцев и что-то еще на тему «раньше надо было думать и заботиться». Сама сиделка при этом лихорадочно набирала кого-то по мобиле.

Не задолго до конца рабочего дня сиделка выгодной старухи напросилась на разговор в кабинете. Модест Иннокентьевич впервые смог близко рассмотреть «сиделку». Увиденное вблизи ему не понравилось. Низкий, нарочито томный голос не мог обмануть многоопытнейшего Модеста Иннокентьевича – перед ним сидел молодой, симпатичный мужчина, не очень умело загримированный под женщину.

И самое плохое, он знал, что визави тоже это знает. А Модест Иннокентьевич никогда не стремился знать лишнее. Особенно когда это лишнее представляло угрозу для его спокойствия, безопасности и финансового благополучия.

Разговор был коротким и простым – «Вы не беспокойтесь, мы от вас не собираемся съезжать. Вот только попросим – избавить нас впредь от подобных сюрпризов и если что, предупреждайте заранее».

Этим же вечером, на местном новостном сайте проскочило сообщение о найденных неподалеку от приюта трех убитых мужчинах, которых кто-то торопливо попытался сжечь в их же машине. Названные приметы трупов и марка машины заставили Модеста Иннокентьевича похолодеть. Ему сразу захотелось в отпуск. На юг… на юг… куда-нибудь подальше отсюда, из этого внезапно ставшего опасным уголка Карассии, где как казалось еще вчера можно с легкостью пересидеть трудные для страны времена.

Да! На юг, на юг!… Или вообще куда подальше. Но такое он позволить себе, увы, не мог, поскольку всегда предпочитал жить на широкую ногу, и все его небольшие накопления и сбережения канули во время последнего глобального катаклизма, накрывшего его несчастную страну.

Оставалось проявлять максимальную осторожность. Меньше знаешь, лучше спишь.

И вот и без того страдающего от неприятных предчувствий маститого профессора (Модесту Иннокентьевичу нравилось так называть себя хотя бы наедине с собой) заставил вздрогнуть громкий крик. Сомнений не было – кричали именно там, откуда он больше всего ожидал неприятностей. Модест Иннокентьевич застыл на секунду, оглянулся по сторонам и… пошел в обратном направлении, в сторону главного входа на территорию.

Не успев дойти до выхода, он услышал шаги сзади и окрик. Это была одна из сестер.

– Модест Иннокентьевич, немка, кажись, помирает, бредит.

– Кто там сейчас у нее?

– В том-то и дело, что никого!

– А где ее сиделка?

– Не знаю, а только надобно идтить. Священника бы по уму надоть…

С тяжелым сердцем Модест Иннокентьевич направился в сторону главного корпуса.

В комнате умирающей стоял странный запах, который знававший лучшие времена Модест Иннокентьевич безошибочно определил как запах очень дорого французского коньяка. На столе стояла тарелка с кусочками швейцарского сыра, маслинами и пара небольших рюмок.

Пить в приюте запрещалось, но делать замечание умирающей было бы странным.

Сама немка возлежала на высоких подушках, тяжело дыша и пристанывая. Лицо ее было бледно, маленькие узко посаженые глаза смотрели в потолок. Губы что-то неразборчиво шептали. Руки лихорадочно плясали по выпуклостям грудям, и весьма неприлично сжимали то один, то другой из двух своих могучих куполов на передней части тела. Внезапно она как будто осознала присутствие вошедших и посмотрела на них. Глаза приобрели осмысленное выражение.

– Вы, – властно сказала немка на чистом русском, обращаясь к Модесту Иннокентьевичу, – останьтесь. Все остальные – вон!

Голос был слаб, но четок и властен. Сестра повиновалась. Они остались вдвоем.

– Подойдите ближе. Сядьте рядом, – он повиновался и сел на край кровати.

– Меня отравили. Этого стоило ожидать, – спокойно и смиренно сказала низким мужским голосом старуха.

– Кто вас отравил?

– Они. Впрочем, не важно, Слушайте сюда, у нас мало времени. Я не хочу, что бы этим все это досталось. Вот – пощупайте, – и умирающая, схватив горячими старческими руками с несоразмерно массивными клешнями-хваталками длинную худую кисть Модеста Иннокентьевича, положила ее себе на одну из массивных и совсем не старческих грудей.

– Вы что?! – в ужасе закричал Модест Иннокентьевич, которого женские прелести, тем более такие не очень свежие, и раньше не особо возбуждали.